Зная Геруа как очень аккуратного и добросовестного работника, я его спросил: «Как же это случилось, что вы не проверили расстановку мишеней на местности?» Геруа мне признался, что, готовясь к сообщению в военном училище (там он читал лекции по тактике), он или не подготовился бы как следует к сообщению, или не успел бы проехать на проверку мишеней, на что потребовалось бы уделить полдня. Доверяя офицеру, расставлявшему мишени, он и позволил себе не поехать на проверку.

«Я, господин полковник, отлично сознаю свою вину и понимаю, что должен понести кару, но вряд ли я уже так виноват, что должен быть признан негодным офицером Генерального штаба. Разрешите доложить: я глубоко убежден, что гнев начальника дивизии вызван совсем не тем, что я не проверил расположения мишеней в поле и якобы вообще исполнил задание по карте без проверки на местности. Я действительно серьезно виновен, но в другом: начальник дивизии получил разрешение монахов (к участку штаба дивизии примыкал большой монастырский парк) пользоваться для прогулок их парком, и монахи разрешили устроить в заборе особую калитку, которой и мог бы пользоваться начальник дивизии. Получив это разрешение, Епанчин позвал меня и попросил отдать распоряжение срочно сделать эту калитку. Я же совсем забыл про это, и в течение десяти дней ничего не было сделано. Начальник дивизии за это обозлился и теперь признает меня негодным офицером Генерального штаба, придравшись к моей неисправности в деле расстановки мишеней».

Я отпустил Геруа и в ближайшие два дня имел возможность убедиться (как по нескольким словам самого Епанчина, так и по тому, что я узнал от командира бригады генерала Савича, Сергея, и со слов одного из командиров полков), что Геруа прав. «Собака была зарыта» в калитке, в не в мишенях. Положение мое было трудное. Обличать начальника дивизии в «некоторой недобросовестности обвинения» было трудно, ибо факт неаккуратности Геруа при исполнении задания о подготовке маневра был налицо; кроме того, и я не хотел подрывать престиж начальника дивизии в истории, уже получившей громкую огласку. Наконец, Геруа был действительно виновен в неаккуратном исполнении не только личного, но и служебного поручения начальника.

После длительных и очень трудных разговоров с Епанчиным мне удалось его уговорить согласиться, чтобы все дело было ликвидировано моим разносом Геруа в приказе по штабу дивизии. Так и было сделано, но добрые отношения между начальником дивизии и Геруа восстановить не удалось, а Геруа, по-видимому не поняв моих затруднений, обиделся на меня за выговор в приказе по штабу дивизии. Вскоре он ушел из штаба дивизии (кажется, был переведен штатным преподавателем в Киевское военное училище).

Епанчин был в общем умным и дельным человеком, но он был более подходящ для штабной работы, чем в качестве начальника строевых частей.

В качестве начальника штаба дивизии я близко познакомился с хозяйственной и строевой стороной службы пехотных полков и с деятельностью начальника дивизии и штаба дивизии. Это впоследствии принесло мне громадную пользу. С полками дивизии и командирами полков дивизии у меня установились очень хорошие отношения.

Летом 1908 года, как я уже упомянул выше, по приказанию начальника Генерального штаба Палицына170 я был командирован в Ровно. Дело заключалось в следующем. Так называемый Дубно-Ровенский район намечался как плацдарм для развертывания армии, имевшей целью наступление в направлении на Львов—Перемышль. В случае если б армия принуждена была отступить за Ровно, она теряла бы всякую непосредственную связь с районом к северу от Пинско-Припятских болот: к востоку от Ровно, вплоть до Днепра, не было никаких поперечных путей. От Ровно же на север, через болота, шли две довольно сносные грунтовые дороги.

Придавая большое стратегическое значение району Ровно, Главное управление Генерального штаба считало необходимым этот район прочно укрепить, дабы в случае неудачи все же сохранить связь с севером и Ровно удержать в своих руках. Бывшие вокруг Ровно шесть старых фортов совершенно не отвечали современным требованиям.

Главное инженерное управление не возражало против необходимости укрепить Ровно, но в вопросе как укрепить возник острый конфликт между начальником Генерального штаба Палицыным и начальником Главного инженерного управления Вернандером171.

Генерал Палицын, учитывая ограниченность кредитов на крепостные сооружения, не считал возможным создавать вокруг Ровно крепости современного типа. На это потребовалось бы примерно 150 миллионов рублей. Получить эти кредиты от государственного казначейства не за счет сокращения работы в других крепостных районах можно было бы только через несколько лет, и, кроме того, постройка современной крепости потребовала бы лет шесть—восемь.

Палицын полагал, что было бы совершенно достаточно создать вокруг Ровно остов долговременно укрепленной позиции, то есть устроить опорные пункты, пулеметные гнезда, устроить убежища для защитников, подготовить все необходимое для создания в минуту надобности прочной укрепленной позиции. Самое же приведение позиции в окончательно готовый вид отнести на мобилизационный период.

Вернандер возражал: «Это не есть укрепление Ровно. Это только выбросить на ветер десятки миллионов рублей. Пока я стою во главе Главного инженерного управления, я не допущу создания каких-то крепостных ублюдков. Если хотите укреплять Ровно – надо строить современную и законченную крепость».

В этом споре главную роль играл принципиальный вопрос о крепостных постройках. В Главном управлении Генерального штаба высказывали взгляды вообще о расчленении крепостных сооружений на местности, о большем применении к местности, о создании не старо-типичных крепостей, а укрепленных позиций с заранее подготовленными и расчлененными на местности опорными пунктами. Было решено (между Палицыным и Вернандером) командировать в Ровно своих представителей и поручить им совместно выработать проект укрепления Ровно.

От Главного инженерного управления был командирован в Ровно военный инженер полковник Колоссовский172, а представителем генерала Палицына (Главного управления Генерального штаба) был назначен я.

Приехав в Ровно, объехав с Колоссовским окрестности, мы стали договариваться. Выяснилось, что инструкции наши таковы, что договориться мы никак не могли. Запротоколировав это, мы решили составить каждому в отдельности свой проект и представить таковые по принадлежности.

Закончив работу, мы разъехались: Колоссовский – в Петербург, а я в Киев. Свой проект через начальника штаба округа я представил Палицыну. Примерно через месяц я был вновь вызван в Петербург.

В Петербурге, явившись Палицыну, я ему на словах доложил о моей работе с Колоссовским. Меня несколько удивило то, что, по моему впечатлению, Палицын к этому вопросу проявил очень мало интереса. Сказал мне, что вызов меня был сделан, собственно, вследствие желания начальника Главного штаба, генерала Мышлаевского, поговорить со мной по вопросам мобилизационного характера, что же касается вопроса об укреплении Ровно, то все дело находится у делопроизводителя Главного управления Генерального штаба полковника Елчанинова173, к которому я и должен пройти. Пошел я к Елчанинову. Последний высказал некоторое удивление, что меня вызвали и что Палицын меня к нему направил. «Ведь вопрос с укреплением Ровно теперь почти отпал. Мы сдали по всей линии. Вот, прочитайте эту бумажку на имя генерала Вернандера, которую я завтра дам на подпись генералу Палицыну».