Я подумала: Джин, ты попала точно в яблочко! Я хотела замуж. Хотела быть с Томом всегда. С Вадимом у меня не было такой уверенности. Но я избегала произносить это слово в разговорах с Томом, и вмешательство его матери вызвало у меня ликование. Наверно, и у Тома тоже, так как уже через несколько минут мы оба решили, что брак – это хорошая идея. Но мы придали ей политическую окраску. Потребность в политическом обосновании всего на свете вошла у нас обоих в привычку. Видимо, Тому так было лучше, а раз ему лучше, значит, и мне тоже.

В январе 1973 года я позвонила Вадиму с просьбой о разводе, и он отреагировал весело и благожелательно. В самом деле, мы уже два года жили врозь. Могу сказать, что наши отношения стали даже лучше, чем были в браке. Не только я – другие его бывшие жены тоже замечали подобные перемены.

Когда мы с Томом обручились – это произошло 19 января 1973 года, – я была на третьем месяце. Мы устроили церемонию в гостиной моего дома; мы вдвоем сели у камина на кирпичной приступочке, рядом с нами – мой брат, дальше Холли Нир, с другой стороны – священник-англиканец. Напротив расположилась пестрая компания – человек сорок, в том числе мой папа с четырехлетней Ванессой на коленях и со своей женой Шерли, из Детройта прилетела Джин, мама Тома. Холли с Питером исполнили для нас свадебный гимн ее сочинения. Конечно, не совсем Норман Роквелл[68], сказал Том, но тогда нечасто встречались сюжеты в духе Роквелла. Одним из пунктов нашего брачного обета стало обязательство сохранить чувство юмора – единственный, который нам не удалось выполнить.

С тех пор как мы с Томом стали жить вместе, мои отношения с папой начали потихоньку меняться. Рядом со мной снова был мужчина, с которым мне хорошо, – то есть, по крайней мере, не папа теперь нес за меня ответственность, и он полюбил Тома уже за это. Во-первых, Том так же, как и папа с Вадимом, обожал рыбалку; во-вторых, на папу производило большое впечатление умение Тома красиво говорить без шпаргалки; в-третьих, они оба родились и выросли в центральных штатах. Кроме того, папа явно хотел помириться со мной и был готов пойти мне навстречу. Даже сейчас я пишу об этом с волнением.

Мы с Томом хотели оставить память о том, при каких обстоятельствах мы познакомились и почему решили родить ребенка, поэтому выбирали ему такое имя, которое подошло бы и американцу, и вьетнамцу. Единственным подходящим, с моей точки зрения, именем, удовлетворявшим этому условию, было Трой[69]. Также мы решили не навьючивать на дитя свои фамилии (и Фонда, и Хейдены тащили излишний груз) и предпочли девичью фамилию матери Тома – Гэрити. Его вторым именем, как решил Том, должно было стать О’Донован – в честь ирландского национального героя О’Донована Россы. Трой О’Донован Гэрити. Звучало красиво.

Вскоре после нашей свадьбы против бывших помощников Никсона Дж. Гордона Лидди и Джеймса У. Маккорда-младшего в связи с Уотергейтским скандалом было выдвинуто обвинение в тайном сговоре, проникновении в помещение со взломом и прослушивании телефонных разговоров. Между тем в национальном центре прибрежного поселка Оушн-Парка, расположенного южнее Санта-Моники, стартовала Индокитайская мирная кампания. Как-то днем, работая над макетом нашей недавно учрежденной газеты Indochina Focal Point, я ощутила симптомы угрозы выкидыша, и меня на месяц уложили в постель – точно так же, как в конце первого триместра моей беременности с Ванессой. Это оказалось даже неплохо: мне необходимо было сделать паузу, подумать о моей, скажем так, карьере и о том, что я намерена делать на этом поприще, если вообще намерена что-либо делать. Том или Руби подавали мне утром кофе и отвозили Ванессу в школу, а я лежала и размышляла о том, насколько ничтожны мои шансы сыграть в интересном для меня фильме; несмотря на потребность в деньгах, я не готова была выбросить три месяца (в среднем за такой срок снималось кино) на нестоящее занятие, тогда как и без того дел хватало. А может, мне самой снять свой собственный фильм? Я понимала, что бизнес-леди из меня не выйдет: любые расчеты давались мне с трудом. цены, прибыли, расстояния, тоннаж бомб – всякие цифры повергали меня в ступор. Вероятно, это из-за того, что моя мать вечно что-то подсчитывала на арифмометре, а отца это бесило. Так или иначе, продюсер из меня был бы никудышный. Однако я, как мне казалось, могла бы сочинить сценарий.

За неделю до того, как слечь, я выступала на антивоенном митинге в Калифорнии, в Клермонте, и вместе со мной на трибуне находился ветеран Вьетнама, бывший морпех Рон Ковик; парализованный ниже пояса после осколочного ранения в позвоночник, он сидел в инвалидном кресле, весь увешанный орденами. Придет время, и о нем узнает весь мир, когда Том Круз сыграет его в фильме “Рожденный четвертого июля”, снятом по автобиографии Рона Ковика. Я всё еще вижу Рона на трибуне: он сидит в своем кресле со свирепым видом и четко, с напором излагает свою историю – как он верил, как записался в армию и продлил контракт, как был ранен, как его парализовало и как, оказавшись на обратном пути домой в госпитале, где было полно крыс и не хватало медперсонала, он понял, что его использовали и выкинули за ненадобностью. Тогда он задумался о сущности войны, об этике мачизма, на которой она держится, и, осознав это, спасся, как сам сказал. И добавил: “Я лишился своего тела, зато обрел разум”.

Лежа в кровати, я не могла отделаться от этой фразы. Она напомнила мне о тех искупительных путешествиях, которые предпринимали ветераны ради процесса о “зимних солдатах”. Нельзя ли выстроить сценарий на этой фразе Рона?

Я принялась сочинять: двое мужчин, убежденные патриоты, отправляются во Вьетнам; один из них возвращается, как Рон, злой, но способный отказаться от старых воинских идеалов и освободить свой разум, а другой, нервный и опустошенный, не может избавиться от милитаристских мифов о настоящих мужчинах. Я пока не видела возможности добавить роль для себя, но это не имело значения. Это было бы кино о двух мужчинах и о том, как один из них изменился и нашел свое спасение.

Я рассказала о своей идее Брюсу Гилберту, моему другу, штатному сотруднику нашей Индокитайской мирной кампании, который страстно любил кино и мечтал стать продюсером. Мы часто говорили о том, какое кино о Вьетнамской войне нам хотелось бы увидеть. Мы решили, что Брюс попытается развить из фразы Рона фабулу, а я настояла на том, чтобы над сценарием работала еще и Нэнси Дауд, которая могла бы показать женскую точку зрения.

Нэнси и Брюс приступили к работе и трудились практически бескорыстно, поскольку у нас не было студии, чтобы освоить стартовый капитал. Мой адвокат и агент Майк Медавой помог нам устроить Брюса сценаристом в независимую кинокомпанию, где можно было бы изучить это ремесло. За год работы Брюс, благо имел доступ к первым вариантам сценариев – в частности, шедеврального “Китайского квартала”, – получил возможность увидеть, как развивается сценарий по мере подключения к процессу режиссера и актеров. Однажды Брюс пришел ко мне и заявил, что хочет быть моим партнером, а не наемным работником, но я не углядела в этом нахальства желторотого юнца – напротив, ощутила прилив уверенности. Я решила, что человек, который способен организовать митинг по собственному плану, предусмотрев всё до мелочей, будет хорошим партнером. Так мы учредили кинокомпанию под названием IPC Films – в честь нашей Индокитайской компании IPC, которая нас свела (для посторонних мы не стали разъяснять эту аббревиатуру).