Возможно, однажды парень в черной куртке задумается еще и вот о чем. Почему его волновало лишь то, кто из мальчиков говорит правду: Амат или Кевин? Почему Маиных слов было мало?

Банк. Банк. Банк.

В каморке для репетиций в Хеде басист отложил инструмент и пошел открыть дверь. На пороге стоял Беньи, опираясь на костыли, в руках он держал коньки. Басист рассмеялся. Они пошли в маленькую хоккейную коробку за ледовым дворцом. Беньи лучше стоял на костылях, чем басист на коньках. На этом льду они впервые поцеловались.

Банк.

По кромешно темному лесу шли две девочки. Остановились в небольшой роще и включили фонарики. Совершили свое тайное рукопожатие. Поклялись друг другу в преданности. Потом взяли ружья и принялись палить в сторону озера – выстрел за выстрелом.

Банк.

В Бьорнстаде, в центральном круге хоккейной площадки стоял отец. Смотрел на нарисованного медведя. Когда он был совсем маленький и его в первый раз поставили на коньки, он очень испугался этого зверя.

Иногда он до сих пор боится его.

Медведь не шевелился. Петер собрал шайбы. Снова взял клюшку.

Банк-Банк-Банк.

Наступило новое утро. Оно наступает всегда. Время всегда движется одинаково, это только чувства имеют разную скорость. Каждый день – это либо целая жизнь, либо один удар сердца, в зависимости от того, с кем ты этот день проведешь.

Хряк стоял в гараже, он стер тряпкой масло с рук, почесал бороду. Бубу сидел на стуле с разводным ключом в руке, устремив взгляд в пустоту, куда-то за тысячу миль отсюда. Все лицо было в синяках и кровавых корках. Завтра они пойдут к зубному. Он и раньше терял зубы – на льду, – но на этот раз все по-другому. Отец напряженно вздохнул и взял табуретку.

– Я не привык говорить о чувствах, – опустив глаза, сообщил он.

– Все нормально, – пробормотал сын.

– Я стараюсь как-то иначе показать, как я… вас люблю.

– Мы знаем, пап.

Хряк прочистил горло, губы под бородой едва шевелились.

– Нам с тобой надо поговорить. После этого случая… с Кевином… я должен был поговорить с тобой. О… девушках. Тебе семнадцать лет, ты почти уже взрослый, и ты дико сильный. Это также требует от тебя ответственности. Ты должен… вести себя достойно.

Бубу кивнул:

– Чтобы я… девушку… пап, да я никогда…

Хряк перебил его:

– Речь не только о том, чтобы никого не обидеть. Нельзя молчать, понимаешь. Я струсил. Я должен был сказать. А ты… черт, малыш…

Он осторожно коснулся разбитого лица Бубу. Не смел сказать, что гордится им, потому что Анн-Катрин запретила ему гордиться мальчиком, когда тот дерется. Как будто гордость можно запретить.

– То, что сделал Кевин, пап, я бы никогда… – прошептал Бубу.

– Верю.

Голос мальчика сел от смущения.

– Ты не понимаешь… с девушкой… я еще даже не… ну понимаешь…

Отец неловко потер виски.

– Я не очень умею об этом, Бубу. Ты… хочешь сказать…

– Я девственник.

Отец погладил бороду, словно не знал, что для него мучительнее, – этот разговор или когда долбят стамеской по лбу.

– О’кей, но ты в курсе насчет всяких там цветочков, пчелок, тычинок и пестиков… ты знаешь, как это происходит?

– Я смотрел порно, если ты об этом, – ответил Бубу, глядя на него широко раскрытыми, полными недоумения глазами.

Папа сдержанно кашлянул:

– Я хотел… Хм, даже не знаю, с чего начать. Говорить про двигатели с тобой было всегда проще…

Бубу обхватил ручищами ключ. Его плечи скоро будут такими же широкими, как у отца, но в голосе еще звучат последние ускользающие детские нотки.

– Я… Скажи, это тупо, – что я сперва хотел бы жениться? Ну просто мне хочется, чтобы это было что-то особенное, в первый раз… я хочу влюбиться, я не хочу просто… трахаться. Это тупо?

Хохот отца раскатился по гаражу так внезапно, что Бубу уронил разводной ключ. В этом гараже смех звучал нечасто.

– Нет, малыш, нет, нет, нет. Черт возьми. Да что ты такое говоришь? Это ты и хотел спросить? Ничего это не тупо. Это твоя личная жизнь, кому до нее какое дело?

Бубу кивнул:

– А можно еще кое-что спросить?

– Конечно…

– Как узнать, красивый у тебя член или нет?

Грудная клетка отца поднялась и опустилась от вздоха, тяжелого, как тонущее судно. Он зажмурился и потер виски.

– Ох, ну и вопрос. На трезвую голову не ответишь.

Анн-Катрин стояла, притаившись за дверью гаража. Слышала каждое слово. Она никогда еще так не гордилась – никем из них. Олухи безмозглые.

Фатима поехала с сыном на автобусе в Хед. Дорога шла через лес. Пока он давал показания, она сидела в соседней комнате. Ей никогда не было так страшно – ни за себя, ни за него. Полиция спрашивала, был ли он пьян, было ли темно в комнате, пахло ли марихуаной, испытывает ли он какие-то особенные чувства к данной девушке. Он был уверен в каждой детали, отвечал без запинки на все вопросы, смотрел прямо перед собой.

Через два часа в той же комнате сидел Кевин. Его спрашивали, настаивает ли он на своей версии, по-прежнему ли он утверждает, что девушка добровольно вступила с ним в половые отношения. Кевин посмотрел на адвоката. Потом – искоса – на отца. Потом посмотрел следователю прямо в глаза и кивнул. Заверил. Поклялся. Продолжал стоять на своем.

Маленьких девочек учат, что все, что от них требуется, – это стараться. Что этого достаточно, надо просто отдать все, что у тебя есть. Когда они становятся матерями, они уверяют своих дочерей, что это чистая правда, что, если выкладываться по полной, быть честными, работать в поте лица, заботиться о семье и любить друг друга, все уладится. Все будет хорошо, и нечего бояться. Детям нужна эта ложь, чтобы спокойно засыпать по вечерам, родителям – чтобы находить в себе силы просыпаться утром.

Мира сидела у себя в кабинете, уставившись на вошедшую коллегу. В руках у коллеги был телефон – у нее есть знакомый в полиции Хеда, – лицо раскраснелось от гнева и горя. Не в силах сказать это Мире, она пишет на бумажке. Протягивает, не выпуская листка из рук, и подхватывает Миру, когда та начинает падать на пол. Кричит вместе с ней. На бумажке одно предложение. Шесть слов. «Предварительное следствие закрыто за отсутствием доказательств».

Всю свою жизнь мы пытаемся защищать тех, кого любим. Но этого мало. Мы не можем их защитить. Спотыкаясь, Мира шла к машине. Заехала как можно глубже в лес, как можно дальше. Захлопнула дверь с такой силой, что металл погнулся. Снег между деревьями поглотил грохот.