Сумерки подбирались с запада.

Они пришли вместе с туманом, принеся с собой запах сырости и плесени. А может, и не принесли, может, запахи эти всегда жили в доме, а теперь, чувствуя близость родной стихии, просто стали острее.

Катарина стояла у окна и смотрела.

Просто смотрела.

Пальцы ее гладили камень, уже изменившийся настолько, что почти утративший право называться камнем. И нити силы уходили внутрь, отдавая нефриту, что боль, что сомнения, что само желание жить. Дышалось тяжело. Катарина буквально заставляла себя делать вдох, замирала, чувствуя, как сырой тяжелый воздух оседает в легких, а затем делала выдох. Порой она поднимала руки к лицу, и тогда чувствовала озябшими пальцами тепло своего дыхания.

Это было странно.

Она словно вновь распалась на части, как тогда, в Королевской башне, где сердце металось, душа кричала немым голосом, а разум просто отмечал происходящее.

Скрип двери.

Голоса прислуги, постепенно переходящие на шепот, будто люди тоже чувствовали опасность, пусть и не понимали, откуда она исходит.

Шелест ветра.

Или не ветра? Это старый плющ трется о стены, тянется выше, норовя оседлать и крышу дома. Он готов пробраться внутрь, защитить, если Катарина позволит. Но она просто стоит. Просто держит каменную флейту. Просто ждет.

Снова.

Где-то внизу остался маг. Катарина сегодня его не видела. Кажется, и вчера тоже… и наверное, это должно быть преподозрительно, ведь люди не исчезают просто так.

…горничная не заглядывала.

А Джио ушла.

Джио тоже не нравится туман, и она спешит заняться защитой, но в этот раз огню не устоять.

Осторожный стук в дверь отвлек Катарину.

— Я взял на себя смелость распорядиться насчет ужина.

— Прислуги стало меньше? Верно? — ей нет нужды оборачиваться. Катарина и так знает, что Гевин переоделся, что выглядит он столь же великолепно, как и в день их знакомства. Но это великолепие, совершенство его нынешнего обличья не вызывает ничего, кроме глухого раздражения. И причиной тому вовсе не нечеловеческая природа того, кого она, возможно, назовет мужем.

Или нет?

Или все-таки хватит у нее смелости поступить по-своему?

Или это не смелость, а глупость? Может, прав отец в том, что женщины не способны думать, не способны сами решать, как им жить, ведь решения их ошибочны.

— Верно.

Но змей хотя бы не лгал.

— И куда они подевались?

— Сбежали, — он не переступил порог ее комнаты, и за это Катарина была ему благодарна.

— А кто остался…

— Они не совсем люди.

— Знаете, кажется, я начинаю думать, что меня в принципе окружают не совсем и люди, — ей удалось улыбнуться.

И повернуться.

Катарина спрятала флейту в широком рукаве. Почему-то не хотелось, чтобы Гевин ее увидел. А он все равно заметил. И бровь приподнял, выражая удивление, но от вопросов воздержался.

— Место такое, — сказал он, предложив руку.

И Катарина приняла.

Это ведь рука. Просто рука и ничего больше. Обыкновенная. Человеческая. Теплая даже. И тепло это ощущается сквозь перчатку.

— В каком смысле, место? — если приложить немного усилий, у Катарины получится сыграть в любезность. Это тоже несложно.

— В обыкновенном. Здесь все пропитано силой. Сам дом. Сад. И река. Спросите своего любовника, и он расскажет, что когда-то именно здесь стояли холмы, на которых танцевала Дану. И отпечаток божественной силы сохранился. Он манит тех, кто рожден на стыке миров.

Наверное, это было хорошим объяснением.

А сумерки подобрались еще ближе.

И туман с ними.

Он уже перевалил через ограду, расползся рваным облаком, спеша улечься на траву, утопить в молочных своих глубинах редкие цветы, и кусты, и деревья. Он подобрался к мраморным ступеням и, наткнувшись на защиту, зашелестел.

Отполз.

Туман держался у окон, колыхаясь, словно собираясь с силами.

— Жутковато, — сказала Катарина, задержавшись у окна. И молчаливый спутник ее тоже задержался.

— Вам нечего бояться.

— Я бы не сказала, — Джио сидела у камина.

Она протянула ладони к огню, который извивался, пытаясь обхватить все бревна. И сырое дерево шипело, а огонь то и дело скатывался, исчезая в ворохе углей. Стоило Джио убрать руки, он и вовсе погас.

— Твою ж…

Катарина высвободила руку. От нее не укрылось ни раздражение, что мелькнуло на лице Джио, ни то, как вежливо отвернулся Гевин.

Зря он говорил, что лишен эмоций.

Еще одна маленькая чужая ложь.

— Нам нужно лишь продержаться до рассвета… — сказал он тихо. — Я послал гонца… и помощь придет. Мне обещали, что она придет.

— Продержимся, — Джио растопырила пятерню, и, повинуясь непроизнесенному ее слову, пламя загудело. Оно поднялось рыжим столпом, выплеснулось из камина на камни. Стало вдруг жарко, и страшно, и…

— Продержимся, — сказала Катарина, стискивая флейту.

Она была почти готова.

Почти.

Не хватало самой малости, но Катарина понятия не имела, что еще должна сделать. Но острое чувство незавершенности мешало просто подойти и отдать.

А туман… туман — это просто туман.

Катарина заняла место во главе стола.

Окинула взглядом зал, слишком большой и пустой, чтобы в нем было уютно. Пламя еще гудело, жадно пожирая дерево, но его тепло уходило в стены дома, слишком большого, чтобы хватило сил согреть его лишь одним камином.

— А где… маг? — поинтересовалась она, раскладывая салфетку на коленях.

— Исчез, — Джио отряхнула брюки.

— Давно?

Вопрос Гевина прозвучал абсолютно равнодушно.

— Еще вчера…

Гевин кивнул. А Катарина промолчала. Наверное, ей следовало бы возмутиться или ужаснуться, но сил не осталось. Зато заныли вдруг руки, кожа на пальцах сделалась непривычно чувствительной, а на ладонях вовсе покраснела. Зудели запястья, предупреждая, что Катарина еще поплатиться за неосторожное свое обращение с силой.

Пускай.

Она больше не жалела. О силе — точно не жалела. Вдруг подумалось, что где-то там, в глубинах тумана, остался пруд и лилии, и луна, которая почти утонула, но не до конца. Как остались в прошлом мечты ее и наивные надежды.

А ужин подали.