Он остановился, верно, там, где твари обнаружили кровь драугра.

А Кайден прибавил шагу.

Он должен успеть.

Должен пройти по тропе, ибо иных путей ему не оставят. И он успел. Почти. Тропа натянулась нитью. Волосом безумной дочери Айора, которая вновь вышла на вершину холма, чтобы сплясать танец для того, кому не повезет оказаться в этом месте в неурочный час.

Лучом луны.

И словом, сказанным когда-то, разъединившим миры, но не до конца.

Он все-таки успел.

За мгновенье до того, как струна разорвалась, а бездна обернулась бледным ликом, раскрыла губы, потянулась последним поцелуем.

— Айхо! — Кайден вывалился на влажную траву, которая пахла болотом. — Айхо!

Он крутанулся, срезая тварь, что успела втянуться в разрыв. И ошметки ее упали, чтобы запутаться в оживающих корнях. Под ногами хлюпало.

Кайден огляделся.

Почти.

Он стоял на берегу пруда, который расползся черной бездной, где белые лилии казались глазами фоморов. Вокруг клубился туман. Белый и плотный, он укрывал все, он подползал и к Кайдену, норовя ухватить за ноги, опутать.

Туман шептал.

И Кайден отряхнулся, стряхивая с себя липкие эти голоса.

Он дойдет.

Здесь уже недалеко. Надо просто закрыть глаза. Туман засмеялся, завыл, словно сотня двуликих, но отпрянул, стоило поднять голову драугра.

— Прочь, — сказал Кайден. — Твари…

Заворчал Призрак. А Тьма, получив свободу, обрела плоть.

— Веди.

Он снова закрыл глаза, отсекая образы, которые туман поспешил вылепить. Кайден не хотел встречать тех, кто ушел вниз по Мертвой реке. А туман… туман знает. Туман есть в обоих мирах, и от каждого он берет свое.

Всхлип раздался где-то сзади.

И стих.

А голова драугра оттягивала руки. Тяжелый, скотина этакая, матерый. И был таким задолго до того, как явился на полузабытый островок. И не для того ли растили тварь?

Ничего.

Кайден не забудет.

У детей Дану на редкость хорошая память. Даже у полукровок.

Тьма закружила. Потерялась? Кайден чувствовал ее недоумение. И страх? Пожалуй… надо же, а ведь прежде эти отродья нижнего мира казались напрочь страха лишенными. Что ж, проводника из нее не выйдет, тогда…

Кайден прислушался, пытаясь понять, где находится. А потом… потом он услышал голос. Такой до боли родной, волшебный голос, который не мог обмануть. Он звал. Умолял поспешить. Обещал дождаться. И просто был, пронзая туман. Он лег путеводной нитью.

И Кайден поспешил навстречу той, которая звала.

Катарина подошла к окну.

Туман стал будто бы плотнее, теперь он походил на стену. Тяжелую. Непроницаемую. И то, что происходило за этой стеной, пугало куда сильнее, нежели Королевская башня, палач и стенания призраков. Катарину окружила вязкая тишина, и слушать ее было невыносимо.

Потому она и запела.

Боги, она не пела так давно, должно быть вечность. А голос звучал. Нервный, неровный, почти чужой, но звенел, разбивая тьму.

Закрыл глаза Гевин.

Застыли крысюки, не смея уйти, но опасаясь приближаться. Джио вернулась к камину, и огонь, повинуясь ей, заиграл новыми красками. Стало теплее…

А песня вдруг закончилась, но Катарина начала другую. И третью. Звук собственного голоса странным образом успокаивал. Даже боль в руках отступила, а с ней и страх. Она не знала, как долго пела. Просто пела, без музыки, без сопровождения, сменяя одну балладу другой, не задумываясь ни над смыслом их, ни над формой, порой перевирая ноты, но пела, до сипоты, до сорванного голоса, страшась одного — замолчать.

А потом вдруг хлопнула дверь.

И до боли родной голос сказал:

— Спасибо…

Когда-то давно, когда мир был молод и силен настолько, чтобы выдержать богов, они часто покидали свои чертоги. И Дагда щедрой рукой рассыпала дары, веря, что не оскудеет волшебный котел ее, а Дану танцевала на вершинах холмов, и те, переполняясь силой, рождали источники.

Потом случилось много всякого.

И боги ушли.

А люди остались, как остались и крупицы божественной благодати, что, смешавшись с водами, поили землю…

Кайден держал женщину, которая льнула к нему и не боялась ни вида его, ни крови, ни твари, чью голову Кайден все еще сжимал, будто и вправду надеясь мертвым оскалом драугра отпугнуть туманных тварей. Он теперь слышал, как менялся мир. И шепот тумана перерастал в нечто большее. Теперь ему слышался шелест волн, что набегали на каменистый берег, одна за другой, одна за другой. Слышал, как вспарывают воду тяжелые весла, и проседает морская гладь под тяжестью костяных лодок. Они невелики, но их много, как раковин на старом меловом берегу.

Не устоять.

— Что здесь все-таки происходит? — Змей смотрел, и выражение лица его было непонятно. То ли зависть, то ли сожаление.

— Я ошибся.

Кайден терпеть не мог признавать свои ошибки. И в ином любом случае предпочел бы, если не соврать, то всяко отмолчаться. Но хлопали на мертвом ветру обессилившие паруса, и призрачное море подбиралось все ближе и ближе.

— Это не болотники, — Кайден разжал руку, позволив голове упасть на пол, и та покатилась, пока не была остановлена ногой дракона. — Все много хуже… это фоморы.

— Их же не существует?

Его женщина не испугалась.

Она стояла рядом. Гладила его щеки, не столько стирая кровь, сколько создавая из нее узоры. И Кайден ощущал раскаленные пальцы ее.

— Если бы, — Джио носком сапога повернула голову. — Здоровая тварь…

— Кто они вообще? — тихо спросила Катарина.

— Дети богов. Как и мы. Только других богов. Богов другого мира. Говорят, когда-то наш был един, и все существовали вместе в любви и согласии, — Кайден криво усмехнулся. — Пока дочь Фома не отдала свое девичество сыну Урры, а тот, получив дар, предпочел другую. И была она простой смертной. Так началась война, которая и разделила мир. Дочь Фома поклялась, что не остановится до тех пор, пока в мире есть хотя бы капля крови той, другой, которая оскорбила ее самим своим существованием…

Кайден заставил себя разжать руки.

— И сказав Слово, она ушла, чтобы за гранью мира найти себе мужа из рода демонов. И от него родила множество детей, которых после и назвали фоморами.

— Это было давно, — Джио подошла к окну и застыла, прижавшись лбом к стеклу. — С тех пор мир переменился.

— А фоморы были побеждены, — согласился Змей.