Дни летели, похожие на осенние листья.

Все было, как обычно: тренировки, диета, скачки, пустая холостяцкая квартира. Только одно было не как всегда, вернее — как никогда. Чувство ее постоянного присутствия.

То, что между нами произошло, то есть происходило, было так… ново и необычно для обоих, что необходим был почти постоянный выброс эмоций, нас зашкаливало друг от друга. Словно коня, получившего последний посыл и последний вопль всадника перед самым финишным створом — прямо в ухо, и так уже летящего полным махом и вовсе не к этой полосатой штуковине, врытой в землю слева, а потому, что пейс в крови…

Поэтому я все время пропадал на ипподроме, иногда даже ночевал там, в каптерке, вместе с конюхами и сторожами, возвращаясь домой только к приходу Дины. А она (помните папку у нее под мышкой, там рисунки были, и лошадей тоже) набрала кучу какой-то халтуры, что-то где-то оформляла, мы в основном перезванивались, встречались вечерами два-три раза в неделю, и только по субботам она приходила ко мне и оставалась.

А воскресений я не помню. Часто мы даже не вылезали из постели. Соприкосновение наших наэлектризованных тел стало таким же необходимым условием существования, как сон или восход солнца.

Смешно, но после ее посещений целых два дня я мог не думать о диете. У нас знаете как? Пятьдесят пять килограмм вместе с седлом, все остальное — проигранные секунды. Даже поговорка такая есть: на завтрак у жокея сырое яйцо, на обед его запах, на ужин воспоминания о нем… Если ты маленького роста, еще куда ни шло. Недаром есть целые жокейские династии, в которых маленькие женятся на маленьких, чтобы следующие поколения… Были даже случаи, когда жокеи вырезали не нужные для скачек мышцы, чтобы уменьшить вес. А мне с моими ста семьюдесятью пятью сантиметрами роста… По жокейским меркам великан. Дина все время пеняла мне, что у меня кожа да кости, непонятно, где во мне мужик прячется. Ну, на это у меня ответ всегда один был…

И вот парадокс: несмотря на постоянное, острое желание быть рядом, мы совсем не стремились жить вместе, хотя и препятствий особых для этого не наблюдалось. Мы были одиноки, ничем не связаны, но прорастать друг в друга, раздвигать чужую жизнь своими корнями казалось слишком, потому что и у счастья есть пределы, — так мы думали. Как же можно еще больше, если и так уже…

Ближе к зиме что-то между нами сломалось, что ли. Заболело…

Началось это как-то незаметно: Дина сделалась задумчивой, тихо вздыхала. И прижималась крепко-крепко, словно боялась, что отберет кто. Так и говорила: «Чтобы никто не отобрал…»

Жила она довольно далеко, за кольцевой, снимала там квартиру пополам с подругой, не любила по общежитиям. Училась, я уже говорил, в Строгановке — то ли дизайн интерьера, то ли… Не знаю точно, не разбираюсь я в этом. И все время рисовала животных, любила это дело страшно. Только портретов Малыша собралась у нее целая галерея. Один я даже в рамку вставил и на денник его повесил.

Почему-то она стала на меня обижаться из-за пустяков, приходила усталая, грустная. Любил я ее теперь нежно и бережно, как будто боялся разбить. И от этой боязни, от этого страха причинить боль начал по-настоящему сходить с ума. Дотронешься до нее — вся подается навстречу, а я обниму ее, прижму и замираю. Пусть на мгновение, но замираю.

А потом я заметил, что она похудела. А потом…

— Юра, привет!

— Привет. Как дела, моя маленькая?

— Ты знаешь, я сегодня не приду, не смогу…

— Почему? А когда сможешь?

— Ну… Может, через неделю…

— Дина, скажи… Ты… Ты меня больше не хочешь?

Знаете, чего мне стоило задать этот вопрос?

— Нет, совсем нет. Дело не в этом… — и она наконец заплакала в трубку.

Она открыла мне дверь, и я едва успел ее подхватить.

Я гладил ее вихры, запавшие щеки, губы — сухие, в трещинках, голодные, соленые…

— Юра, у меня такое чувство, что… Ну вот есть обрученные, когда перед свадьбой, а есть обреченные, понимаешь? Обреченные друг на друга. Это мы с тобой. И даже не на всю жизнь, а навсегда.

Она заболела…

КАТЕГОРИЯ ЛЮБВИ

Болезнь — это всегда и обязательно излишек: тромб, опухоль, гнойник. По крайней мере, это так выглядит. Мы боимся себя растратить, растерять внутреннее тепло,