ориентиры: самое главное, чтобы люди стремились удовлетворять свои собственные интересы, для чего им надо научиться эффективно удовлетворять потребности других. Но с позиций сегодняшнего дня это наблюдение кажется хоть и метким, но слишком узким. Экономисты полагают, что благосостояние той или иной страны в первую очередь определяется двумя факторами: производительностью труда и прочностью, развитостью общественных институтов, впрочем, как правило, одно не может существовать без другого. Иные говорят примерно о том же, когда подчеркивают важнейшее значение качества рабочей силы. Если в Индии на том же оборудовании плохо подготовленные рабочие отстают по производительности от своих западных коллег в несколько раз, то относительная дешевизна этой рабочей силы оказывается ловушкой, создается порочный круг: бедность не позволяет существенно повысить квалификацию.

Большинство серьезных исследователей ищут причины относительного богатства или бедности наций не в биологии (генетике) и физиологии разных этнических групп, а в культуре, понимая под этим термином не только литературу, архитектуру и искусство, а нечто куда более широкое: совокупность знаний, навыков, убеждений и моделей поведения индивидуумов и социальных групп. Впрочем, это лишь одно из 164 в научной и околонаучной среде определений. Можно добавить хотя бы еще одно: это и система ценностей, то есть ориентиров и правил, с достаточно четкими границами допустимого и желательного. То есть то самое, что называют неясным термином «институты».

Многие безотчетно верят, что процветание зависит от трудовой этики и бережливости. Некоторые исследователи утверждали, что самый яркий пример тому — культура протестантизма. Но вот в Японии, например, трудовая этика ничуть не уступает скандинавской или немецкой, хотя протестантизм тут совсем ни при чем, а культура и, в частности, отношение к труду носит ярко выраженный коллективистский характер. В Италии живут сплошные итальянцы, причем практически все они — католики. Тем не менее север страны несравненно богаче юга. Как это-то объяснить? Некоторые говорят: на севере привыкли вкалывать «по-немецки», а на юге слишком жарко, много не наработаешь. Но выдающийся американский социолог Роберт Патнэм и его последователи пришли к выводу, что дело не в климате, а в так называемом «социальном капитале», под которым имеется в виду способность населения активно взаимодействовать с людьми за пределами своих непосредственных семей — это ведь безусловно культурное отличие. Люди на юге по-прежнему слишком сфокусированы на внутрисемейных интересах и ценностях и с недоверием относятся к «чужакам». На севере люди гораздо больше интересуются общенациональными и даже международными новостями, чаще участвуют в низовых общественных организациях и ассоциациях, проявляя разительно большую социальную и гражданскую активность, участвуя в референдумах, местных выборах, на которых разворачивается куда более живая и реальная политическая борьба, чем на юге, где все определяется семейной и клановой лояльностью. Активность граждан на севере улучшает качество местного самоуправления и повышает экономическую эффективность, что, в свою очередь, обеспечивает более высокий уровень жизни. Кроме того, в районах с высоким социальным капиталом домохозяйства откладывают гораздо меньше денег «в кубышку» и куда больше вкладывают в фондовый рынок, меньше пользуются кредитами микрокредитных организаций и частных ростовщиков, дерущих с жителей юга непотребные проценты. Все это тоже оказывает значительное воздействие на качество жизни людей. В районах, где жители не доверяют тем, кто не входит в их семью, труднее создать крупные коммерческие организации, которые могли бы извлечь выгоду из экономии масштаба и стимулировать внедрение новых технологий. Неслучайно средний бизнес в Ломбардии, богатом северном регионе Италии, насчитывает 13 сотрудников по сравнению с пятью в Калабрии, бедном южном районе.

В большинстве так называемых развивающихся стран невозможно без взятки в оптимальные сроки получить необходимые для предпринимательской деятельности документы. (Увы, это относится и к России.) И этот простой пример из того же ряда — проблемы институтов и культуры.

То, что культурные факторы играют огромную роль в благосостоянии стран и народов, не вызывает сомнения. Но откуда они взялись изначально, факторы-то эти? На этот счет есть разные мнения, но можно согласиться, что климат и география имеют большое значение. Например, проблема дефицита воды для ирригации и ее далеко идущие социальные последствия; очевидно, что она продолжает и по сию пору многое определять в социально-экономическом развитии многих ближневосточных и азиатских стран. Сельские жители, которых буря революции и Гражданской войны занесла во Францию из России, были поражены до глубины души плодородием почвы и легкой, в сравнении с российской, жизнью земледельца. В России крестьянин рисковал жить с семьей впроголодь, особенно в неурожайные годы. Во Франции достаточно усердно трудящийся землепашец мог быть уверен в обильности своего стола, даже батраки отнюдь не голодали. Владельцы собственных земельных участков практически всегда имели богатые излишки, шедшие на продажу. Все это изобилие веками закладывало основу совсем иной экономической культуры.

Некоторые экономисты обращаются к еще более далекому прошлому, пытаясь понять причины современных диспропорций в благосостоянии разных географических зон. Почему Древний Рим был не только могущественной, но и экономически процветавшей державой? В период расцвета военная сила позволила ему стать центром невиданной дотоле международной торговли. Рим был открыт миру, иностранцы могли получать римское гражданство (или тогдашний эквивалент оного). Но отсутствие сильных институтов, способных ограничить всевластие императоров и выстроить гармоничную систему политической власти, религиозная рознь обрекли великую цивилизацию на гибель. Мировым центром торговли и образцом открытости миру была в свое время и Британская империя, но с какого-то момента колониальная система перестала быть рентабельной, после чего центробежные тенденции и национально-освободительные движения лишили и эту империю ее уникальной глобальной роли.

Немало написано и о роли эпидемиологических факторов. В доиндустриальную эпоху этносы, которые были подвержены высокому воздействию патогенных микроорганизмов, защищались, культивируя более тесные родственные связи, что, по сути, означало, что люди были очень лояльны к своей расширенной семье, но неизменно сторонились чужаков. Такой образ жизни снижал риск подвергнуться воздействию болезнетворных бактерий. Но сегодня эти места имеют тенденцию быть беднее тех районов, где создание социального капитала издавна было делом более безопасным. (Понятно, что в уникальной ситуации пандемии такие плюсы могут оборачиваться минусом, особенно характерен в этом отношении пример той самой Ломбардии, с ее широкими международными связями, от коронавируса она пострадала больше других.)

Невозможно, впрочем, и отрицать роль случайности. Чем, например, объяснить радикальное различие в благосостоянии двух очень похожих стран — Гватемалы и Коста-Рики? У них схожая история, география и культурное наследие, у них были примерно одинаковые экономические возможности и уровень жизни в XIX и начале XX века. Но потом их дорожки разошлись, и сегодня средний костариканец более чем в два раза богаче среднего гватемальца. Дарон Асемоглу и Джеймс Робинсон в книге «Узкий коридор» утверждают, что все сводится к кофе. В Коста-Рике культивирование кофейных плантаций для европейского рынка привело к возникновению среднего класса и