Помнится, было время, когда ей снилась крутая лестница. Свеличайшей осторожностью поднявшись высоко-высоко, она вдруг ощущала, чтоступеньки колеблются под ногами. В следующее мгновение лестница складывалась,точно гармошка, и Марина повисала в воздухе, понимая, что сейчас грянетсяоземь. Само падение не снилось никогда – Марина успевала проснуться, задыхаясьот страха, в ледяном поту.

Вот в этом состоянии – еще не свершившегося падения – онанаходилась сейчас постоянно.

Димитрий метался от Калуги в Коломенское, от Боровского вУгрешский монастырь, оттуда в Серпухов… Бой следовал за боем – удачи сменялисьпоражениями. Его всюду сопровождали донцы во главе с Заруцким, который однаждыкак ни в чем не бывало появился в Калуге с несколькими тысячами войска, и небольшоеколичество близких людей, которых Димитрий называл «семьей». Это были Марина сБарбарой, потом Матвеич (фамилия его оказалась Кошелев, однако никто не называлего так), а также Стефка. Куда ж без нее!

Марина больше не спорила с мужем. Беременность утомляла еенеобычайно, и чем дальше, тем становилось тяжелее. Даже появление Заруцкого невывело ее из состояния того оцепенения, в каком она теперь пребывала. Иной раздо такой степени все становилось безразлично, что хотелось уснуть вечным сном,только бы не суетиться больше.

Так чуть не произошло в Угрешском монастыре. Тогда Димитрийвсе еще хотел держаться поближе к Москве. Однако Жолкевский пошел через Москвус намерением захватить вора. Действовали поляки в такой тайне, что почти вобхват стали вокруг монастыря. Но это каким-то чудом стало известно касимовскимтатарам, которые никак не могли выбрать себе господина и служили то полякам, тоДимитрию. Вот и на сей раз так вышло, что сам Ураз-Махмет, касимовский царь,уже был у Жолкевского, а сын его продолжал держаться за Димитрия. Более того, сним у вора оставались его мать и жена. Жалея своих, Ураз-Махмет тайно послал кДимитрию человека с предупреждением. Посланный прибыл в последнюю минуту,поэтому уходили в страшных попыхах.

Никакого добра – а его держали в монастыре немало! –забрать с собой не успели. Вдобавок никак не могли разбудить Марину. Онаотмахивалась от всех попыток поднять ее с постели, словно не понимая, чтоподвергает всех смертельной опасности. Димитрий был вне себя от ярости, кричал,что решил бросить ее – зачем она ему теперь, если Сигизмунд отнял у нее титулмосковской царицы! Барбара пыталась унести свою госпожу на руках, но не хватилосил.

Вмешался Заруцкий. Он оставил своих донцов дожидаться,вбежал в монастырь, завернул спящую Марину в одеяло и так, на руках с нею,пустился во главе своего отряда. Димитрий, Барбара, Матвеич и Стефка шли нарысях следом. Заруцкому было не до того, конечно, а вот Барбара успелаперехватить взгляды, которыми обменялись Димитрий со своим верным старымслугой…

Словом, ускользнули из-под самого носа поляков. Те ни с чемворотились на Девичье поле, где стояли тогда.

А касимовский царь, словно раскаявшись, что его волеюненароком спасся Димитрий, учудил вон какую штуку. Взял да и приехал в Калугупод тем предлогом, что хочет с сыном повидаться. Димитрий за свое спасениеоказал Ураз-Махмету всяческое уважение и даже устроил ради него псовую охоту.Вырвались вперед четверо охотников: сам Димитрий, Ураз-Махмет и два ближнихбоярина самозванца: Михаил Бутурлин и Игнатий Михнев. Ну и, конечно же,неизменный Матвеич. Скрылись за лесом… как вдруг через некоторое время видятлюди: летят обратно во весь опор Димитрий да его бояре с Матвеичем и крикомкричат:

– Спасайтесь все, Ураз-Махмет посадил в засаду своихлюдей, чтобы убили нас!

Охотников было мало, все поспешили удариться в бегство вКалугу. Гнались за ними татары или нет, сего никто не видел, да и оглядыватьсянекогда было.

Сын Ураз-Махмета по-прежнему оставался в войске Димитрия, ивеликодушный царек никогда ему укора за отцово предательство не делал, к прочимтатарам относился как к дорогим соратникам. Ураз-Махмет же больше не появлялсяни в Калуге, ни в своем Касимове. Наверное, воротился к полякам либо в Москву.

Шло время. Все больше народу – особенно бояр – предавалисьпольскому королю. Однако Димитрий все еще продолжал оставаться последнимзнаменем для всех недовольных приходом поляков. Многое количество народу нежелало признавать ни Владислава, ни Сигизмунда – одна сатана, говорили люди,что батька, что сын!

Поэтому лагерь в Калуге по-прежнему был полон народу.Конечно, ему было далеко до тушинского, а все же довольно, чтобы держать иполяков, и присягнувших им московитов в беспокойстве. Однако тех бы немалоутешило, прознай они, какие страсти кипят не только среди рядовых пособниковвора, но и в самой его «семье».

В октябре Марина родила сына. Крестили его Иваном.

Крестным Димитрий поставил Заруцкого. Кумой была Стефка.Марины на крестинах не было – ей немоглось.

На пиру после крестин Иван Мартынович напился так, что егобез чувств унесли. Никто и никогда не видел атамана таким!

Димитрий же, глядя на него, только лукаво посмеивался.

А вскоре после крестин туда, где стоял Заруцкий, пришелМатвеич.

При виде гостя лицо атамана, и без того в последнее времяугрюмое, сделалось еще угрюмее. Старика издавна никто не любил – ходили слухи,что он имеет на Димитрия большое влияние, на кого нашепчет ему, того тот ипокарает, а уж когда Матвеич тайно вывез из Тушина крестьянскую телегу соспрятавшимся в ней Димитрием, власть старика и вовсе окрепла. Многие перед нимзаискивали, многие пытались перекупить, чтобы обрести у Димитрия большевлияния. Однако казачий атаман к числу таких не принадлежал.

– Чего тебе? – неприветливо спросил Заруцкий, непредлагая старику даже сесть.

– Поговорить пришел, – огляделся, нет ли когочужого, Матвеич.

– Говори, у меня от моих донцов секретов нет, –буркнул Заруцкий.

– Неужто совсем нет? – вскинул седые кустистыеброви Матвеич. – Так-таки ни единого?

Заруцкий вгляделся в водянистые бегающие глаза. Потомподошел к двери и затворил ее покрепче. Сбросил с лавки седло, полушубок икивнул Матвеичу – садись-де.

– Вот так-то лучше, – улыбнулся старик. – Я ктебе с добром, Иван Мартынович. А почему? А потому, что тебя внучка моя Манюняотличала и говорила, ты-де добрый человек. Помнишь Манюню?

– Как не помнить! – вздохнул Заруцкий. –Царство небесное бедняжке.

Матвеич только кивнул, пытаясь сдержать слезу. Наконецсправился с собой и, придвинувшись к Заруцкому, тихо спросил:

– Твой, что ли?

– Кто? – старательно удивился тот, однаковспыхнувшие щеки выдали, что вопрос старика ему понятен.