Блёвика зауважали еще и из-за девушки. Его хлебом не корми, дай о ней поговорить: Джули Уинтерберри. Все любят слушать рассказы о ней. Первая красавица из Блёвиковой школы, выигрывала призы на всех мыслимых и немыслимых конкурсах, четыре года подряд становилась школьной королевой красоты, ее лицо вызывало тысячи эрекций, над ее красотой подростки не хихикали нервно, а прикусывали щеку изнутри, чтобы заглушить почти физическую боль. Парни досадовали, если Джули на них не смотрела, но стоило ей подарить их взглядом – и они не могли опомниться от смущения. У Блёвика есть ее фотография, портрет из выпускного класса, он показывает ее товарищам, и все соглашаются, что он ничуть не преувеличивает. Джули Уинтерберри. Он произносит ее имя с религиозным благоговением. Дело в том, что Блёвик всегда трепетал перед красавицей Джули Уинтерберри и ни разу с ней не разговаривал. Она даже имени его не знала. Потом они закончили школу, он поехал на курс молодого бойца и попал к самому лютому сержанту-инструктору за всю историю американской армии. Если уж я справился с этим чудовищем, решил Блёвик, то сумею и заговорить с Джули Уинтерберри. После курса молодого бойца она уже не внушала ему такой ужас. Так что за те несколько недель, что Блёвик провел дома перед командировкой в Ирак, он успел пригласить Джули Уинтерберри на свидание. И она согласилась. И они влюбились друг в друга. Она даже посылает ему свои непристойные фотки. Все чуть ли не на коленях умоляют Блёвика их показать, но он, разумеется, никому ничего не показывает.

Больше всего в этой истории всем нравится момент, когда Блёвик наконец-таки приглашает девушку на свидание. Потому что, по его рассказам, ему даже не пришлось набираться храбрости. Просто он понял, что нечего бояться. А может, почувствовал в себе неисчерпаемые запасы храбрости. Парни любят себе это представлять. Они надеются, что с ними случится то же и, если дойдет до дела, у них хватит смелости, потому что здесь бывает страшно до чертиков. Приятно думать, что внутри у тебя неиссякаемый кладезь смелости, который поможет выдержать любую передрягу.

Если такой дрищ, как Блёвик, сумел охмурить такую красавицу, как Джули Уинтерберри, они уж тем более сумеют выжить на какой-то там паршивой войне.

Чаще всего Блёвика просят рассказать про Джули во время уборок. Пожалуй, самая большая несправедливость этой войны в том, что солдатам периодически приходится убирать останки террористов-смертников. Представьте себе картину: солдаты ищут на дороге части тел и собирают их в джутовый мешок, из которого сочится жижа, как из тыквы. Припекает нещадно, так что валяющиеся тут и там куски плоти в прямом смысле слова жарятся на солнце. Вонь стоит невообразимая: кровь, мясо, кордит[33]. Вот на таких уборках они и просят Блёвика рассказать про Джули Уинтерберри, чтобы скоротать время.

В конце концов Многодетный папаша разрешил Блёвику ехать на броне рядом со стрелком. Разумеется, это против правил, потому что тот, кто сидит там, где сейчас Блёвик, мешает движению пушки М242. Но в этом случае Папаша решил нарушить устав, потому что это все-таки лучше, чем всю дорогу нюхать чужую блевотину. И Блёвик едет на броне, откуда может смотреть вдаль, чтобы не укачало, при одном условии: если начнется какая-нибудь заваруха, он тут же спрыгнет в кузов. Блёвик не против, потому что оказаться рядом со стреляющей М242 – приятного мало. Ее снаряды длиной с Блёвикову руку до локтя и рвут джипы, как папиросную бумагу.

Их предупредили, что до деревни, где недавно убили мэра, ехать час. Бишоп сидит в задней части “брэдли”, надвинув каску на глаза и засунув беруши чуть не до мозгов. Благословенная тишина. Шестьдесят блаженных минут небытия. Бишопу здесь даже сны не снятся. Как ни удивительно, но именно на войне он стал мастером сна. Если ему скажут, что у него есть двадцать минут, чтобы подремать, он проспит ровно двадцать минут. Он знает, чем два часа сна отличаются от двух с половиной. Чувственный мир здесь куда более осязаем, чем дома. Там он словно летел по шоссе со скоростью сто километров в час, не замечая ни кочек, ни того, что под колесами: только шум в ушах. На войне же ты словно остановился и щупаешь дорогу голыми руками. Настолько живо все воспринимаешь. На войне время замедляется. Бишоп осознает разум и тело так, как не мог и представить.

Поэтому, когда “брэдли” вдруг резко тормозит и Бишоп просыпается, он совершенно точно знает, что они еще не приехали: он проспал полчаса от силы. Он определяет это по ощущениям в глазах – точнее, за глазами: их словно выдавливают изнутри.

– Сколько мы уже едем? – спрашивает он Блёвика.

– А ты как думаешь? – отвечает тот.

Им нравится так проверять друг друга.

– Тридцать минут?

– Тридцать две.

Бишоп улыбается, вылезает на броню и, прищурясь от ослепительного солнца пустыни, оглядывается по сторонам.

– На дороге подозрительный предмет, – сообщает Блёвик. – Впереди. Возможно, СВУ. На, посмотри. Глазам не поверишь.

Он протягивает бинокль Бишопу, тот обшаривает взглядом пыльный растрескавшийся асфальт и наконец замечает: ровно посередине дороги стоит банка из-под супа. Этикеткой к колонне. Знакомый красный логотип.

– Это же…

– Ага, – отвечает Блёвик.

– “Кэмпбелл”?

– Так точно.

– Томатный суп?

– Он самый. Бля буду.

– Это не бомба, – говорит Бишоп. – Это современное искусство.

Блёвик удивленно косится на него.

– Картина Уорхола, – поясняет Бишоп. – По крайней мере, похоже. Поп-арт.

– При чем тут попа? – удивляется Блёвик.

– Ни при чем. Забей.

По правилам, обнаружив нечто похожее на СВУ, они должны вызвать саперов, отойти подальше и ждать, радуясь, что не нужно возиться самим. Разумеется, саперы подъедут не раньше чем через полчаса, так что все раздраженно ждут, курят, Блёвик всматривается вдаль и вдруг говорит Бишопу:

– Спорим, я попаду в того верблюда из твоего ружья?

Все оборачиваются, смотрят, куда указывает Блёвик, и видят вдалеке тощего верблюда. Вокруг ни души, только этот задохлик плетется один-одинешенек примерно в полукилометре от дороги, расплываясь в жарком мареве пустыни. Бишоп не прочь поспорить: стрелок из Блёвика хреновый.

– На что спорим? – уточняет Бишоп.

– Тот, кто проиграет, – тут же отвечает Блёвик, который явно уже все придумал, – должен будет час простоять в сортире.

Подслушивавшие их разговор парни вскрикивают от отвращения. Вот уж спор так спор! Все знают, что в сортире жарче, чем в пустыне. В этой пластиковой кабинке с толстыми стенами настолько жарко, что скопившееся внутри дерьмо всей роты буквально кипит. Сортир за день так раскаляется, что в нем хоть свинину туши (разумеется, никому бы это в голову не пришло, но все же). Забежал, затаив дыхание, сделал дела и вылетел пулей. Говорят, что будто бы те, кто слишком долго сидел и срал, чуть не умерли от обезвоживания.