ценностей, Маришка вычудила новое издевательство над бедным Колей: она взяла моду непридуманно домогаться по очереди всех его друзей. Сильнее всего под «замес» угодил, как я понял, Паша Ястребов. По крайней мере, когда, полгода спустя, мы беседовали с Пашей на Государевской свадьбе, в конечном итоге именно эти Коле-Маришкины заморочки заставили его уехать прочь из К… со своей Наташкой в её Железноводск, как какого-то лермонтовского героя. Пашу было жалко. Я мог убедиться, что не только мой развод инициировал деформацию дружеских связей. Это слабо успокаивало. Мы пришли к Маришке, и мне действительно показалось (возможно, лишь на высоте первого шокового впечатления от новости о её странной одержимости), что Маришка как-то исподволь особенным образом «флюидит» меня. Было это всё задумчиво-грустно-неприятно. Люди… Что им надо? Маришка с Колей хотели семейного счастья. И я, и Паша от души им его желали. А Паша-так и вовсе называл их ласково «дядя Коля» и «тётя Марина». И вот — на тебе: загнали Пашу на Кавказ, как в ссылку, своими разводами!.. Один лишь Майкл Государев — стойкий оловянный солдатик, — беспристрастен ко всем, со всеми пытается сохранить дружбу.

Номер два. Мы с Государевым в какой-то пивнухе. Перехожу на серьёзный лад:

— А я, Майкл, похоже, созрел до христианства. Намерен стать христианином. Единственное, что мне серьёзно мешает, так это моя склонность к прелюбодеянию.

(Помню, что я выразился именно так, хотя имел в виду свою порнозависимость; неясно, почему, — возможно, оттого что в наших псевдо-интеллигентных, атеистическо-постмедакадемических кругах говорить об измене можно едва ли не с гордостью, а вот о том, что ты «на порно-игле» — вряд ли.)

— Да-а, всё-таки ксендзы охмурили Козлевича, — торжественно цитирует Майкл из «Золотого телёнка».

Я смеюсь. Играет Земфира «Я тебя ненавижу» (хотя нет, этот альбом только спустя полгода вышел).

Номер три. Возможно, тем же вечером, но уже на квартире моих родителей. Государев опрожняет очередную бутылку пива, отставляет её в сторону и речёт:

— Так. Душа требует дискуссии.

— В смысле…

— Хочу с твоим папой поговорить.

Мне весело. «Эх, Майкл, не на того нарвался», — я тогда ещё думал, что bf нипочём беседы на религиозную тему когда угодно и с кем угодно. Я проводил Майкла на кухню, где в тот момент был папа. Объявил, что Государев жаждет полемики. Папа, мне показалось, не то, чтобы растерялся, а как-то посерьёзнел. Я поприсутствовал первую минуту. Я думал, что папа сразу схватится за Библию и засыплет Государева цитатами, принципами и аргументами. Но папа остался бесстрастен. Он преимущественно молчал, и только иногда задавал встречные вопросы навроде: «И ты думаешь, это так?»

Я ушёл к себе в комнату. Майкл вернулся минут через 15.

— Ну и что?

— Так, — лениво протянул Майкл, — хилые понты.

Я немного расстроился. Мне казалось, папа скажет что-нибудь эдакое, что затронет Государева. При этом моя пьяная вьюношеская наивность даже не намекнула мне, что Иисус не зря говорил, что перед свиньями святое метать — дело неблагодарное, и хотя Государев, конечно же, не «свинья» и не «пёс», но однако — вполне себе подвыпивший апломбированный атеистище, а стало быть — что ему твой бисер!

… Люди. Для одних что-то — святыня, а для других — нечто невнятное и невразумительное.

Номер четыре. Влекомый ностальгией, я затащил спортсмена-Государева в спортзал в свою несчастную убогую школу. Нам дали немного побаловаться мячом, а потом выставили.

Дело было вечернее. У родителей дома проходила христианская встреча: преимущественно пожилые женщины склонились над книгами в проходной комнате. Папа проводил. Это тоже было — святое. Я же вульгарно, в чём-то неприличном, благоухая своим «спортивным» потом, пропылил насквозь, едва не наступая на плотно сидящих женщин. Расстроенная мама пришла ко мне в комнату и шёпотом выговорила мне. Мне сделалось стыдно.

Людей много. И они разные. А я что за человек? Ценю ли я святое?..

Глава 9. Последняя осень

«…Дабы представить Господу народ приготовленный» (Луки 1:17, Синодальный перевод).

Та осень была как затишье перед бурей. Я продолжал интенсивно питаться духовно. Чтение «красной книги» «Ты можешь жить вечно в раю на земле» увлекало и удовлетворяло: особенно тем, как поступательно, аргументированно и доходчиво опровергались небиблейские вероучения, вскрывалась их пагубность с точки зрения разумной веры. Пролетев её, я взялся за «Единство в поклонении истинному Богу». Это уже был высший пилотаж. Игра ума. Рассуждение над глубокими вопросами веры посредством складывания мозаики из библейских стихов (стихи не цитировались, их следовало открывать, — понимание прояснялось и это грело сердце и лелеяло эйфорию вдумчивого осознания).

Чтение книг, посвящённых библейским пророчествам, стимулировало образное, ассоциативное мышление. Иногда это заходило за грань. Например, я читал у Макария во Второзаконии 28:65–67: «Господь даст тебе там трепещущее сердце, томящиеся очи и скорбящую душу. Жизнь твоя будет висеть пред тобою, и будешь бояться ночью и днем, и не будешь уверен в жизни твоей. В боязни сердца твоего, которою ты будешь объят, и смотря глазами своими на то, что ты увидишь, поутру ты скажешь: о, если бы пришел вечер! а вечером скажешь: о, если бы наступило утро!». В этих словах я видел проекцию на всю эту несчастную жизнь в российской глубинке в 90-х, подмечал в сердце, что и себя я так перманентно ощущал, будучи оторванным от Бога. Проецируя библейскую весть столь отчаянно на реалии, я не то чтобы забывал, а скорее неосторожно игнорировал, что слова эти всё-таки были непосредственно направлены израильскому народу, когда он был на пороге обетованной земли и несли вполне определённый смысл пророческого предостережения. Итак, аналогия, конечно, могла иметь место, однако лишь отчасти и сугубо умозрительно. Но именно такой подход порой трогал моё сердце в то время.

Рома взрастал. Алина тревожно радовалась. Мы фотографировали Рому в яблоках и в капусте. В яблоках Рома криво улыбался, в капусте — недоумевал. Идея «быть найдену в капусте» была ему чужда.

Собрали урожай. Он вышел неожиданно славный, особенно что касается хрена и картошки. Меня заставили крутить в мясорубке хрен. Яблок с единственной (не срубленной и не обобранной) яблони вышло изрядно, и они были вкусно-ароматные. Мы уложили их в кладовку, что на подходе к туалету, и они сделались чу́дным природным дезодорантом. Со Скалкинской капустой вышло хуже. Возможно, она ожидала, что я, как Скалкин, выполю под ноль все сорняки и расстреляю из рогатки всех белых бабочек. Но я был ленив, капуста обиделась и её, обиженную, сожрали гусеницы. Милена Алексеевна советовала то золой сыпать, то чесноком кропить. Я кропил