К такому же выводу пришел и Александр Грудзинский, не побоявшийся заявить: «Я считаю, что этот позорный случай ни за что бы не произошел, если бы Нурееву не предложили в столь грубой и нетактичной форме вернуться в Москву. Думаю, что ничего бы не случилось, если бы он улетел в Лондон, а оттуда вместе с театром вернулся в Москву. Если уж так понадобилось, то арестовать его можно было и после гастролей».

Золотые слова! Но сказаны они были, к великому сожалению, не тем руководителем КГБ, который отдавал приказ о немедленной доставке Нуреева в Москву, а простым театральным администратором, который на поверку оказался куда мудрее и, если хотите, профессиональнее высокопоставленного чиновника с Лубянки.

Но... дело сделано. Рудольфа Нуреева спровоцировали на впоследствии оказавшийся трагическим поступок. Французские газеты захлебывались от восторга, рассказывая о «прыжке артиста к свободе», о его баснословном контракте с труппой де Кюэваса, который подписала лично маркиза де Кюэвас-Рокфеллер, о его успехе в первом же спектакле труппы.

В довольно сложном положении оказались советские дипломаты. Они писали ноты, заявляли протесты, давали лживые интервью, но успокоить мировую общественность не удавалось еще довольно долго. Само собой разумеется, копии этих материалов немедленно отправлялись в Москву. Одна из них, своеобразный отчет первого секретаря посольства СССР во Франции М.Ф. Клейменова, представляет несомненный интерес.

«Вскоре после прибытия в Париж Ленинградской балетной труппы в театральных и газетных кругах стали ходить слухи о том, что один из главных артистов труппы Нуреев (азиатик, как его называли в этих кругах) недоволен своей жизнью и подумывает о невозвращении на Родину. Эти слухи привели к тому, что на него началась подлинная охота с целью убедить его остаться во Франции.

Искусителями при этом руководили разные мотивы. Парижские газеты сообщили по этому поводу много неверных сведений, вроде романа Нуреева с француженкой или даже англичанкой. На самом деле погоня за Нуреевым шла по трем линиям, причем ни одна из них не имела политической окраски.

Наиболее активную роль в попытках сманить Нуреева играл Пьер Лакотт — балетный предприниматель, неоднократно прогоравший, но продолжающий вести широкий образ жизни. Источники его богатства известны: Пьер Лакотт — гомосексуалист, имеющий обширные знакомства в этом специфическом кругу, насчитывающем немало крупных промышленников, банкиров и всякого рода дельцов.

Привлечение Нуреева в эту порочную среду сулило Лакотту немалые выгоды. Помогали Лакотту в его затее журналист Тевнон и балетный деятель Курнон, тоже гомосексуалисты.

Встречи между ними и Нуреевым проходили в ресторане “Пам-Пам”, что на улице Обер, напротив здания Оперы. Свидетели утверждают, что Нуреев не шел навстречу Лакотту и даже не делал вида, что понимает, чего от него хотят.

Равным образом слабо Нуреев реагировал на особое внимание, которое проявляла к нему Клара Сэн — молодая, взбалмошная миллионерша, слишком часто менявшая любовников. Нуреев приглянулся ей с первого дня знакомства, и она не отставала от него ни на шаг, сопровождая его днем в прогулках по Парижу, а вечером — в ресторанах. По отзывам свидетелей, это внимание со стороны молодой, красивой и богатой женщины Нурееву льстило, но романтического сближения между ними никто не замечал.

Гораздо большее влияние на Нуреева оказал третий нажим, ведшийся не по гомосексуальной и не по женской линии, а в области весьма прозаической — чисто коммерческой. Этот нажим вели балерина Парижской оперы Клэр Мотт, а также Ларрен, который является руководителем балетной труппы маркиза Юоэваса. Эта труппа прогорела и находилась накануне распада, им позарез нужна была новая “звезда”, и именно в таком качестве они видели Нуреева. Его захваливали, задабривали, пели дифирамбы, утверждая, что в Париже его будут на руках носить, Америка осыплет золотом и, вообще, “Запад ждет Нуреева”. Эти слова произвели на него особенно сильное впечатление.

В результате этой обработки Нуреев внутренне созрел для измены, но продолжал колебаться. План побега, который разработали представители всех трех “линий нажима”, мог лопнуть в мгновение ока, так как Нуреев все еще не принял окончательного решения. Лакотт утверждает, что не будь “счастливого обстоятельства”, то есть неожиданно объявленного решения о возвращении Нуреева в Советский Союз, побег вряд ли бы состоялся. Об этом же говорил и Нуреев корреспонденту одной из газет: “Я в одно мгновенье понял свое положение: если вернусь, меня уже никогда не выпустят за границу. Выбора у меня не было. И я принял решение остаться”.

По мнению известного в парижских артистических кругах Сержа Лифаря, своим поступком Нуреев погубил себя как артиста. Ни в Европе, ни в Америке он не найдет труппы, достойной его. А без твердой руки балетмейстера, без коллективной дисциплины он быстро распустится и так же быстро увянет.

Судя по всему, отдает себе отчет в этом и сам Нуреев. По рассказам лиц, находившихся в общении с ним, в течение первых семи—восьми дней после бегства он находился в подавленном состоянии, и к нему дважды вызывали врача. Репетиции, а затем торжественная обстановка выступления 23 июня в “Спящей красавице” несколько подбодрили его, но уже после третьего акта с ним приключился нервный припадок.

Теперь Нуреев высказывает недовольство своими партнерами, порядками в труппе и т.п. Он с нетерпением ждет возможности поехать в Америку, где, как он продолжает верить, его будут не только на руках носить, но и осыплют золотом».

Что касается балетной карьеры, то так оно и было: Нуреева носили на руках в прямом и переносном смысле слова. Не было проблем и с деньгами — гонорары Нуреева достигли таких неправдоподобных величин, что он стал приобретать не только квартиры, картины, дворцы и ранчо, но даже целые острова.

А вот в личной жизни счастья не было. Его любовники были один корыстолюбивее другого, к тому же изменяли ему направо и налево.

Нуреев расстраивался, переживал, искал утешения в дешевых притонах — ив конце концов подхватил СПИД. О том, что это СПИД, Нуреев понял далеко не сразу, хотя все признаки были налицо: он заметно похудел, стал страдать выпадением памяти, терять сознание... Ему советовали «притормозить» и хотя бы не размениваться на уличных мальчишек, но Рудольфа, если так можно выразиться, понесло. В одном из интервью он ничтоже сумняшеся заявил:

— Да, я женоненавистник. И мужчин я считаю существами с более развитым интеллектом. Они лидируют во всех пластических искусствах и в архитектуре. Они могут воевать. Они лучше готовят. Они все делают лучше. Не надо вставать перед женщиной на колени. Ее надо презирать!

Лишь через четыре года врачи установили диагноз. Это произошло во время посещения Нуреевым самого известного парижского госпиталя Салпетриер. Практически моментально это стало известно журналистам.

Реакция на сенсационные публикации была настолько ошарашивающей, что на какое-то время Нуреев сбежал из города. Другого выхода просто не было, ведь вчерашние друзья, коллеги и добрые знакомые, опасаясь, что болезнь заразна, перестали подавать ему руку.