Платон вспомнил, как не так давно он встретил этих же коз непосредственно при выходе из магазина. Они мешали входу и выходу. Писатель попытался, было, панибратски с ними договорится, чтобы они вышли на улицу. Но те не поняли русский литературный, зато уловили его игривый тон.

Хорошо, что Платон вовремя увидел загоревшиеся искорки озорства в глазах парнокопытных, так как рогатые сразу же подтвердили это весьма недвусмысленным мотанием остророгих голов. Хорошо хоть, что Платон, придержав ближние к себе рога, успел выскочить из магазина. Но это было летом.

А сейчас, в самые первые дни сентября, студенты, едущие утром на электричках в Москву на занятия, полные летних впечатлений, всё ещё громко щебетали.

Но уже в последующие дни они, сморенные подзабытыми заботами, крепко спали. Жизнь входила в своё обыденное русло.

За окном летящей электрички Платон заметил появление на деревьях и кустах новых красок, ярче прежних. Осень набирала свою красоту.

Относительную тишину вагона периодически прерывали звонки мобильников и громкие ответы абонентов.

Интересно, получается! – мелькнуло в сознании Платона – Раньше, в старину, из карманов доставали старинные часы, нажимали кнопочку, и крышка циферблата открывалась!

Платон это хорошо помнил, так как одно время щеголял таким отцовским подарком.

А теперь? Почти то же самое, только в мобильнике! – неожиданно сделал вывод наблюдательный.

Первая декада сентября выдалась на редкость сухой, тёплой и солнечной. Возвращаясь каждый день с работы на дачу, Платон обратил внимание на то, что дачные окрестности обезлюдили. В магазинах народу стало меньше. Мало людей шло и с электричек. На дачах тоже стало тихо и пустынно.

Проходя по дачному садоводческому товариществу, Платон ещё издали увидел двух одиноких женщин, шедших ему навстречу. Но без очков он их не разглядел. И только вблизи понял, что это две Татьяны, одна из которых – соседка Гусева.

Поравнявшиеся с Платоном, одарившие его улыбками, ещё сохранившие стать и красоту женщины тут же отметились устами Татьяны Гусевой комплиментом мужчине:

– «А мы идём и издали любуемся тобой!».

Но Платон никак не прореагировал, переведя разговор на магазины и продуктовую палатку.

Женщин можно было понять. Татьяна Гусева давно была вдовой. А муж другой Татьяны вместе с возрастом потерял и внешнюю физическую форму, впрочем, другую тоже, пролив из неё и часть своего содержания.

Так что две озабоченные квази бабки давно намекали Платону на совместные сексуальные приключения. Но тому это было не интересно. Он глядел только на относительно молодых, в крайнем случае, среднего возраста, стройных и женственных женщин. А точкой отсчёта была его жена Ксения. Все, кто был старше жены, его уже не интересовали. К тому же Ксения превосходила и своих ровесниц. Ну, а кто помоложе… другое дело!

Хоть эти бабули были ещё прекрасны лицом, может и душой, но телом… не обманешь! Они относились к той категории перезрелых женщин, у которых возраст соответствовал их телу. Лишь редкие из их числа могли похвалиться телом, но такие бывали.

И из всего увиденного Платон сделал вывод, что в первую декаду сентября бабье лето получилось весьма удачным.

11 сентября была годовщина смерти двоюродного брата Платона – бывшего радиожурналиста Олега Борисовича Кочета.

Да-а! Олежка поступил, как настоящий журналист! Ушёл из жизни в свой профессиональный праздник!? – дошло, наконец, до писателя.

Платон как-то обратил внимание, что в наше время почему-то родственные корни весьма сильно и быстро укорачиваются. Уже не общаются между собой не только троюродные, но даже уже и двоюродные братья и сёстры, совсем уже не говоря о четвероюродных и прочих.

Все заняты своими делами и проблемами: как выжить, выстоять, нажиться? И никакой духовной, тем более душевной жизни! Деградируем?!

И тогда философ вслух выдал квинтэссенцию им обдуманному:

– «Труд сделал из обезьяны человека! Труд сделает… и человека!».

К середине сентября осень сделала лето. Цветовая гамма за осенним окном всё больше приближалась к цвету хаки.

И каждое утро Платон убеждался в этом всё больше и больше. И не только в этом. Он видел, что подмосковная молодёжь менее воспитана, чем городская, столичная.

В электричке ни один парень, тем более девушка, не уступили место пенсионеру, хоть и не видимому, но всё же инвалиду, к тому же с двумя тяжёлыми сумками за спиной и на плече. И в таком положении Платон был не одинок.

Один раз ему даже пришлось попросить молодого человека уступить ему место. В другие разы удавалось сесть лишь после того, как контролёры очищали места от очередных зайцев-кроликов.

Кроликами Платон стал называть только тех из зайцев, кто тоже не брал билетов, откупаясь от контролёров-ревизоров-кассиров лишь по минимальной ставке в 52 рубля непосредственно на своём месте, не прибегая к примитивному позорному убеганию и перебеганию из вагона в вагон.

То есть, одомашненные кролики своим поведением всё-таки отличались от диких зайцев, которые боялись быть пойманными и «убитыми».

На работе Платон вдруг узнал от Надежды, что один из их постоянных потребителей масла, пенсионер со стажем, умер.

– «Видимо масло в этот раз оказалось несвежим?!» – задумчиво произнёс он без всякой задней мысли, открывая холодильник.

– «А кто это в холодильнике колбасу забыл?!» – спросил он, подсознательно подразумевая и её несвежесть.

– «А это твоя доля!» – напугала его невозмутимая Надежда Сергеевна.

– «Да нет! Я свою долю всегда ношу с собой… как крест!» – без нижней мысли ответил Платон, традиционно отказываясь от подачек с застоявшегося барского стола.

Не поняв ничего из им сказанного, Надежда на всякий случай проявила власть. Её жадность к потерям, из-за вынужденного простоя Платона, связанного с ожиданием чистого медицинского спирта для снятия с этикеток неправильно проставленной серии, толкнула её даже на глупость:

– «Платон! Спирт будет в два часа! Так что иди пока пообедай!».

– «Так ещё рано и я пока не хочу!» – пока без всякой задней мысли спокойно возразил тот.

– «Пока идёшь – захочешь!» – не унималась начальница менторским тоном.

Это ж, сколько надо идти, чтобы в двенадцать часов захотеть есть, как в четырнадцать?! – подумал он, но вслух вдруг вылетела задняя мысль:

– «Так я ещё после завтрака не покакал!» – неожиданно даже для себя самого вмял он дуру в дерьмо, проходя в цех.

С грустью на так и не проходящую низость своих коллег выглянул он на улицу. Падающие листья под лучами уже не палящего Солнца пробегали тенью по грязному стеклу окна полуподвального помещения Платона, поначалу вызывая ощущение садящихся под окно воробьёв. Но тех не было, как и, позабывших дорогу к давно опустевшей кормушке, голубей.