— Мистер Оуэн?

— Он самый.

— Простите, что тревожу вас в такое время. Надеюсь, я вас еще не разбудил. Моя фамилия Ханра-хан. Я звоню по просьбе одного из моих клиентов, некоего мистера Финдлея Оникса, утверждающего, что вы его знакомый.

— Это так.

— Видите ли, я его адвокат. Финдлей просил меня передать вам его извинения за то, что он не может говорить с вами лично. Он задержан и находится в полицейском участке Хорнси. Телефонные звонки ему больше не разрешены. Тем не менее ему крайне хотелось бы встретиться с вами лично при скорейшей возможности. Он просил меня передать, чтобы вы подъехали к участку завтра прямо с утра, если это возможно.

— Ну, это… трудно, — ответил я, подумав о Фионе и ее визите к врачу. — Но если это абсолютно необходимо… Иными словами — что происходит? У него неприятности?

— Боюсь, что да. Мне в самом деле кажется, что лучше всего вам постараться и приехать.

Я неуверенно заверил его, что приеду, и он сказал:

— Хорошо. Значит, Финдлей может на вас рассчитывать, — и повесил трубку.

Разговор завершился так быстро, что я едва ли что-то понял. Для начала — я даже не поинтересовался, за что полиция задержала Финдлея — если, разумеется (и неожиданно это показалось самым очевидным, да и вообще единственным, ответом), это не он вломился в дом мистера Макгэнни и украл документы, имеющие отношение к моей книге. Я зашел в спальню, лег на кровать и попробовал оценить вероятность такого поворота событий. Не могли же его поймать так быстро — ограбление случилось прошлой ночью. Хотя все возможно. Он стар и немощен, мог оставить за собой цепочку нежелательных улик. Но если и так, к чему эта срочность? Его наверняка выпустят под залог, и встреча наша могла бы подождать, пока он не вернется к себе домой. Так или иначе, понятнее не становилось, и остаток ночи я мысленно ворочал новость в тяжелом полусне, прерванном через каких-то несколько часов первыми лучами зимнего солнца.

Казалось, до участка я добирался автобусом целое утро. У Фионы, по крайней мере, такой проблемы не будет: перед выходом я заказал ей такси-малолитражку. Помимо прочего, я тем самым словно дал взятку собственной совести: когда я уходил, Фиона выглядела такой беззащитной — надела лучший костюм, который носила на работу; так люди поступают, когда их охватывает странное ощущение пристойности — если уж идут на верную смерть, то, по крайней мере, должны выглядеть как полагается. (Но, думаю, это им и сил придает.) Если б я поехал с нею, ничего бы не изменилось. Так я успокаивал себя, пока автобус рывками и толчками одышливо продвигался по Лондону, влача меня все ближе к новой фазе тайны, от которой я, сказать по правде, все больше начинал отстраняться. Хорошее такое чувство, это отстранение — после всех этих лет недоумения и терзаний мне было легче. Я даже не думал, что все это пройдет, не успеет закончиться утро.

Дежурный сержант продержал меня лишь несколько минут, затем провел в ярко освещенную, но грязноватую камеру в цокольном этаже участка. Финдлей сидел выпрямившись на скамье: на плечи наброшен плащ, седые волосы в резком свете единственного окошка под потолком нимбом стояли над головой.

— Майкл, — произнес он, пожимая мне руку. — Вы оказали мне честь. Мне остается лишь желать, чтобы нашей второй встрече не суждено было состояться среди подобной грязи и убожества. Вина за это, я боюсь, целиком лежит на мне.

— Целиком?

— Ну, вероятно, вы способны догадаться, что именно привело меня сюда.

— У меня есть… скажем так, подозрение.

— Разумеется, Майкл. С вашей проницательностью, вашей интуицией. Вы же понимаете, каким недугам подвержены старики — когда решимость ослабевает, а желания — увы — остаются сильны. Также сильны, как и прежде. — Он вздохнул. — Мне кажется, в нашу последнюю встречу я упоминал… об условном осуждении?

Я неуверенно кивнул. Честно говоря, я потерял ход его мысли.

— Так вот, я его нарушил. Такова прискорбная суть дела, и винить за это я могу только себя.

Стало немного проясняться.

— Вы имеете в виду ваше условное наказание?

— Именно. Меня вновь своими требованиями приперло к стене мое безрассудное либидо. Вновь сила плоти возобладала над силой духа…

— Так, значит, не вы вломились в дом мистера Макгэнни пару ночей назад?

Он вскинул голову и зашипел на меня, бросив предостерегающий взгляд на дверь.

— Ради всего святого, Майкл. Вы что — хотите усугубить мое положение? — И продолжил шепотом: — Зачем, по-вашему, я вас сюда вызвал, если не для того, чтобы именно это и обсудить?

Я сел на скамью с ним рядом и стал дожидаться объяснений. Через некоторое время я понял, что он обиженно дуется.

— Простите меня, — подтолкнул его я.

— Помимо всего прочего, — сказал Финдлей, — вы подвергаете сомнению мою профессиональную компетентность, если считаете мети неспособным выполнить настолько рядовое маленькое задание и не попасться. Я проскользнул в этот дом, Майкл, и выскользнул из него с грацией дикой кошки. Сам великий Рэффлз[97]снял бы шляпу и ахнул от зависти.

— Так что пошло не так?

— Простая потеря контроля, Майкл. Нехватка силы воли, и ничего кроме. Вчера весь день я провел за изучением позаимствованных документов — повторяю, прихваченных взаймы, ибо я свято чту чужую собственность, — и к вечеру был в достаточной мере удовлетворен: бумаги предоставляли мне все необходимое, чтобы выковать недостающие звенья в цепи этого крайне трудного расследования.

Вообразите мое возбуждение, Майкл. Вообразите, какой приток адреналина ощутил я в своей кровеносной системе, какой поток гордости и восторга пронесся по моим древним венам. Неожиданно я ощутил себя молодым тридцатилетним человеком.

— И что?

— Естественно, я отправился на поиски такого человека. Все пабы уже были закрыты, но в нескольких кварталах от моей квартиры имеется общественное удобство, благодаря нехарактерно просвещенному решению деятелей нашего муниципального совета предоставляющее всем страждущим возможность облегчения во всех его видах и во все часы дня и ночи. Я всеми силами старался держаться подальше от этого места несколько недель — с тех самых пор, как меня силком поставили перед судьей и сообщили, что еще одна подобная промашка и я окажусь за решеткой: всего на пару месяцев, сказал судья, но кто знает, как подействует даже краткое заточение на конституцию такого хрупкого и слабосердого реликта, как я. Тем не менее прошлой ночью величие закона казалось не столь ужасающим, и я поймал себя на том, что не в силах сопротивляться влечению к этой клоаке восхитительного беззакония. Я пробыл там лишь несколько секунд, когда из одной кабинки вынырнул мужчина (мужчина! что я говорю! — видение, Майкл, ожившая фантазия перфекциониста: воплощенный Адонис в лётной куртке и небесно-голубых джинсах)… — Финдлей покачал головой: казалось, в мыслях его сошлись в единоборстве восторг и сожаление. — Что там говорить: он ускорил для меня развязку. И наоборот.