Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Хорошо. Оставайтесь пока здесь и изучайте ваши травки. Заодно покараулите раненых. А мы втроем прогуляемся немного.
Очкарики даже не заметили, кажется, ухода начальства…
— По этой тропинке не ходили уже несколько лет.
— Выясним, выясним…
Маленький отряд миновал огромное дерево, росшее на берегу, и углубился в лес, стараясь идти посредине старой, заросшей просеки и внимательно смотреть под ноги — мины могли быть и тут. Впереди шел Мякишев, за ним альпинист Йохан и замыкал цепочку штурмбаннфюрер.
— Тишина какая вокруг, — сказал Лемке и замолчал, должно быть наслаждаясь свежим воздухом и ароматом мокрой листвы.
— О, да, как я согласен с вами!
Йохан обернулся, но позади никого не было. Только медленно распрямлялась примятая его ботинками лесная трава.
— Где он, скотина? — крепкая рука подтянула полузадушенного Николая к самому лицу Йохана. — Отвечай, русская свинья!
— Я не знаю… — пролепетал Мякишев. — Понятия не имею, куда он делся!
Немец отпустил его, понимая правоту проводника: тот шел впереди и не оборачивался, поэтому никак не мог видеть, что случилось у него за спиной.
— Возвращаемся назад! — Йохан нервничал, постоянно озираясь вокруг и держа палец на спуске автомата. — Может быть, штурмбаннфюрер решил вернуться…
— Да, да… Я только отлучусь на минутку… — Николай красноречиво помялся. — Сил нет терпеть.
— Иди, свинья, — сжалился немец. — Но только за те кусты и на минуту. Дай сюда автомат!
«Куда он денется? — думал бывший альпинист, стараясь держать под прицелом все вокруг. — Без оружия, в лесу… Он боится не меньше нашего…»
Что-то неимоверно тяжелое рухнуло на спину, клещами сдавило горло, трава и кусты бешено провернулись перед глазами и все потухло. Йохан не успел даже выстрелить…
«Хрена с два, — думал Мякишев, пробираясь сквозь мокрые кусты к знакомому месту. — Вернусь я к вам — держите карман шире!.. Откопаю золотишко, отсижусь в лесу, пока уберетесь восвояси… Мне не привыкать…»
Знакомое дерево он приметил издали, с бьющимся сердцем обошел вокруг и не заметил никаких следов того, что его тайник раскапывали.
«Добро! — ликовал он, вонзая миниатюрную лопатку из десантного снаряжения в землю. — Все на месте! Все уцелело!»
Вскоре стальное лезвие наткнулось на твердое. Миг, и счастливец выволок из ямы облепленный дождевыми червями тяжелый мешок.
«Все здесь!»
С золотом, естественно, ничего не случилось. Все остальное, в том числе и запасные обоймы к «винторезу», было попорчено сыростью.
«Ты уж прости, Ванятка… — Мякишев высыпал все лишнее обратно в яму. — Да и не пригодится больше тебе…»
Вдруг он отчетливо ощутил, что кто-то на него смотрит. Тяжкий, почти материальный взгляд исходил из тех самых кустов, где в ложбине, укрытый сучьями, должен был покоиться труп Ивана Лапина. Убийце почудилось, что он даже видит человеческий силуэт в мешанине мокрой зелени.
Человек молча наблюдал за ним!
— Ва-ань, это ты? — перехваченным горлом позвал Николай, перед которым сейчас встали все забытые уже страхи, казалось вытесненные более страшным.
Бежать, бежать отсюда со всех ног! Но Мякишев, вопреки всему, наоборот, мелкими шажками приближался к жутким кустам.
— Ва-ань, — по-детски скулил он. — Я не хотел… Ты сам виноват…
Свободная рука сама собой, без его участия, отвела тяжелую от влаги ветку…
В первый момент он даже испытал облегчение: какой человек? За кустом стоял зверь, хищник, больше всего похожий на тигра.
Но глаза у него были человеческими, разумными. И глаза эти холодно глядели в лицо Николаю.
— Ваня?.. — только и смог просипеть мужчина…
* * *
— Ну, будешь еще золотопогонником лаяться, — улыбнулся Алексей, глядя, с какой обиженной миной разглядывает приятель выданные погоны. — Дай покажу, как пришить.
— Сам пришью, — огрызнулся бывший комдив, а ныне — старший сержант Слуцкер, с отвращением прикладывая зеленые суконные полоски с широкой поперечной лычкой к плечам новенькой гимнастерки.
В недавно введенных в Красной Армии погонах щеголяли уже почти все — Алексей, например, пришил свои, сержантские, сразу же, и помог другим, неопытным в этом деле. Он был рад «новому старому», армия в погонах казалась ему роднее… Хотя куда уж роднее: прошли они с Чернобровом-Слуцкером от Москвы до Ржева, потом отступали от Харькова до Волги, чтобы снова крутнуть земной шар ногами в обратную сторону… Только такие упертые, как Тарас, и продолжали носить старые, выцветшие гимнастерки с привычными петлицами, пока вчера комбат Егоров, получив нагоняй от начальства за «неопрятный внешний вид некоторых подчиненных», не посулил штрафбат тем, кто не выполняет требования нового устава. И вот теперь «погононенавистник» Чернобров, шипя и матерясь, нашивал эти «старорежимные» знаки различия на свеженькую, только что выданную гимнастерку.
— Ну как?
— Знаешь, как тебя в старой армии звали бы? — с улыбкой тронул Коренных-Татаренков погон на плече друга. — Старший унтер-офицер. А у нас, казаков, — урядник.
— Пошел ты! Урыльник…
— Урядник.
— Да знаю я… Что деется-то — рабочее-крестьянская армия погоны нацепила! Так и до «ваших благородий» дойдет! За что воевали…
— Брось, Тарас. Гражданская — дело прошлое. Сейчас все мы — одного цвета. Русские.
— Красные мы! Красная Армия!
— Кому — как…
Мужчины помолчали. Такие стычки возникали у них все реже и реже. Видимо, прав тот, кто сказал: война всех помирит. И смерть, которая ходит рядом…
— Как думаешь, дойдем до Берлина? — спросил Чернобров и не удержался от колкости. — Ваше благородие.
— Дойдем, если живы будем, — спокойно ответил Алексей, не обращая внимания на язвительность друга. — До Парижа доходили в прошлую Отечественную, а до Берлина — поближе будет.
— Это верно, — вздохнул Тарас, кладя другу руку на плечо. — Только далече еще топать-то…
Заканчивался второй год Великой войны, и до Берлина еще оставалось столько же — еще целых два года смерти, крови и лишений. И побед. Малых и больших, личных и общих, тех, что сложатся в далеком еще мае в одну — Великую…
Мужчина средних лет с чемоданчиком в руке и длинным брезентовым чехлом сошел на перрон Кедровогорского вокзала с поезда Москва — Владивосток ранним августовским утром. Несмотря на цивильный костюм, летний, кремового цвета плащ и шляпу на голове, за человека гражданского его принял бы только слепой.
— Здравия желаю, — отдал честь бывшему военному милиционер, проходивший мимо.