— Хованский! И виноваты в этом вы, мой мудрый повелитель! Помните, когда пришел Алексей Алексеевич, вы включили магнитофон? В гостиной щелкнуло так, что только дурак мог не догадаться! Это он!

— А может, Павский решил взять реванш за прошлое?

— Ван Ваныч спелся со Скородумовым, а тот сотрудничает с нами. И уж конечно, не Ганс. Он ничего не помнит, что говорил.

— Проклятье! — простонал Берендс, ударившись ногой о стул и со злостью отшвырнув его в угол. — Дрек! — И вышел из комнаты, захлопнув за собой дверь.

Поглядев с каким-то мистическим ужасом на сейф, Ирен последовала за мужем. Он стоял у буфета в столовой и наливал коньяк в чайный стакан, руки его дрожали, лицо было искажено страхом, в уголках губ пузырилась пена. Осушив залпом стакан, он подошел к креслу и тяжело опустил в него грузное тело.

— Вы правы, только Хованский мог это сделать! Типичная работа американской Си-ай-си. — Он с силой сжал кулаки. — Надо действовать! И как можно скорей... пока тот не успел передать...

— Не надо было с ним связываться, — закричала Ирен. — К тому же он, наверно, заметил за собой наблюдение. Вот и хочет держать нас под прицелом.

— Чепуха, за ним сейчас никто не следит. Ребята только выяснили, что он раз в неделю бывает в Калеменгдане, обычно после работы. И раз в неделю, тоже вечером, посещает ресторанчик «Якорь», где столуются офицеры-летчики. Живет аскетом, у него нет постоянной женщины, нет близкого друга. Впрочем, этих болванов он мог обвести вокруг пальца. Но я не позволю держать себя под прицелом! — Его голос перешел в визг, глаза налились кровью. — Не позволю!..

— Они не болваны. Это прожженные бестии, и я заплатила этим бандитам немалые деньги. — Ирен невольно поежилась, вспомнив «верных людей» Берендса: гориллоподобного вожака по кличке Вихрастый и его дружков, из которых один, Доска, с приплюснутой головой и птичьей грудью, с ничего не выражающими водянистыми глазами убийцы и руками-клешнями воскрешал в ней воспоминания о той страшной ночи, когда убили семью и маленького брата.

— Что ж, пусть они встретят Хованского на пристани. Там вечером темно и безлюдно. И концы в воду. У него, наверно, связь с кафанщиком, которого тоже следует пощупать. Я пойду с ними.

— Вы сошли с ума!

— В качестве режиссера, только режиссера! А когда будет все кончено, мы с вами поедем к нему на квартиру...

— Ни за что! Ни за что! Не могу, не могу, не могу! — истерически закричала Ирен, и в ее глазах стоял ужас. — Какой кошмар! — И она разрыдалась.

2

После жаркого лета и теплой осени сезон дождей в 1939 году затянулся. Реки взбухли, заливая тысячи гектаров, Сава поднялась до восьмиметрового уровня, а Дунай перешагнул десять. Свирепая кошава срывала с домов крыши, валила деревья и телеграфные столбы и пронизывала холодом все живое до костей. В Белграде было неуютно и промозгло.

После съезда «нацмальчиков» Алексей каждую субботу бывал в салоне Берендсов и включился в игру, напоминавшую дипломатическую, где каждое сказанное и несказанное слово таило уловку, а каждый жест — скрытый намек. Публика собиралась здесь пестрая. В небольшом особняке на Крунской улице, то ярко освещенном и шумном, то темном и глухом, можно было встретить разных людей. Захаживал сюда и вождь югославских фашистов Летич, и какие-то сотрудники посольств, и начальник русского отдела тайной белградской полиции Губарев, и терский атаман Вдовенко, и пресловутый Шкуро, и вождь югославских фольксдейчей Йанко Сеп, и полковник Павский, и женоподобный испанский шпион Чертков, и будущий начальник «Русского охранного корпуса» генерал Скородумов, и какие-то подозрительные типы. Этих молодчиков люди Хованского видели поздно ночью за два дня до выемки, когда велось круглосуточное наблюдение за домом и четой Берендсов.

После удавшейся выемки Алексей понимал, что опасность придвинулась и подстерегает его, где-то таится. Учитывая и то, что Берендса интересует его окружение и его связи, приходилось проявлять максимальную осторожность, особенно когда ходил на встречу с Иваном Абросимовичем. Усложнялась и работа с новыми группами людей. Научить их «властвовать собой», уметь сосредоточиваться на одном, запоминать нужное и отбрасывать шелуху, отгонять от себя сон и засыпать по желанию, смешиваться с толпой или в ней выделяться, распоряжаться психическими и физическими взлетами своего организма.

Надо было обезопасить встречи с людьми таким образом, чтобы они оставались вне подозрения в случае слежки. С другой стороны, ввиду активизации «Закрытого сектора НТСНП» и перевода его в Румынию следовало обратить пристальное внимание на исчезающих под предлогом отпуска, болезни, переезда и т. п. лиц из поля зрения. Приходилось на случай ухода в подполье раздобывать документы, разрабатывать правдивые легенды, давать клички, обусловливать пароли и, наконец, налаживать бесперебойную связь с Центром.

Напряженная работа велась и по оценке поступающих, зачастую противоречивых, сведений. Кроме того, надо было ходить на службу, в гости, вести светский образ жизни. Недаром говорится, что разведчик должен работать сорок восемь часов в сутки. Алексей на это не жаловался, беспокоило другое: неблагополучно было у Хозяина, провалился, как он сказал, «наш хороший человек». И теперь окно на третьем этаже все чаще остается темным, его, Алексея, «окно на родину». Трудно Ивану Абросимовичу.

Ноябрь 1939 года перевалил за половину. Преодолевая томившее его с утра тяжелое чувство, Алексей тотчас после работы уехал на конспиративную квартиру и занялся прослушиванием магнитофонных лент. Наконец, замаскировав тайник и попрощавшись с хозяевами, он вышел на улицу и поспешил к стоявшему в ожидании встречного трамваю. Надо было доехать до центра, пересесть на «двойку» и прийти вовремя на встречу с Аркадием Поповым в ресторанчик «Якорь».

На причалах не видно ни души. Моросил мелкий, как из пульверизатора, унылый дождик. Редкие, подслеповатые фонари, не в силах побороть мрак, бросали тусклые полосы желтого света всего на несколько метров.

Подняв ворот плаща, Алексей двинулся вперед, в темноту, словно нырнул в бездну. Идти по булыжной мостовой было трудно. «Жаль, не взял фонарик!» — подумал Алексей, налетев на туго натянутые швартовые разгруженной баржи, черный контур которой виднелся шагах в двадцати-тридцати и почти сливался с окутывающим землю мраком. Оттуда же неслось какое-то чмоканье, шипение, слышался плеск, словно какое-то огромное чудовище с силой всасывало воду. И в этот миг, преграждая путь, перед ним выросла фигура рослого мужчины.

— Спичек не найдется? — раздался пропитой, блеющий голос.

«Конечно, не один, — молнией пронеслось в мозгу, — надо бежать, где-то тут груда железного лома...» Он бросился в сторону и в тот же миг почувствовал сильный толчок в спину и понял, что летит в воду. Гнев и страх охватили Алексея, и он тут же ощутил сильную боль в плече. «Вовремя отклонился! — подумал он, — хотели оглушить! Кто? Конечно, молодчики Берендса!» И погрузился с головой. Когда он вынырнул, баржа, точно какое-то голодное, посаженное на цепь чудовище, высоко задрав тупое рыло, уже поджидала его в нескольких метрах. Течение вздувшейся реки, увеличиваясь с каждым мгновением, стремительно несло его в пасть. Только тут он до конца осознал всю опасность быть затянутым под баржу и поплыл изо всех сил в сторону, но было поздно. Его завертело и, казалось, чьи-то сильные руки потащили вниз. Он успел лишь набрать полные легкие воздуха.