Именно в этой обстановке три героические личности – Ницше, Рамана Махарши и Гурджиев – совершили, каждый в своей среде и в соответствующей ей форме, попытку переакцентировки духовных установок своих современников. Попытка заключалась в видимом отказе от богоцентристских масштабов великих религий и в сведении экзистенциальной задачи в область индивидуального бытия.

Ницше первым констатировал закат богоцентристской христианской парадигмы и сформулировал ограниченную цель для немногих героических личностей – достижение сверхчеловеского состояния. Перед ними ставилась задача трансформации индивидуального бытия, причем делалось это в романтической форме философской поэзии.

Несколько позже, уже в начале ХХ века, молодой отшельник Рамана Махарши, поселившийся на горе Аруначала на юге Индии, предложил простую методику “вичары”, или вопрошания “Кто есть я?”, основанную на непрерывной практике этого вопрошания в связи с любыми формами жизнедеятельности и даже в связи с самой “вичарой” (“Кто есть я, практикующий вопрошание: кто есть я?”). Вопрошание это не требовало вербального ответа и состояло в непрерывной концентрации на своем сиюминутном “я”, что в конце концов должно было привести вопрошающего к переживанию тождественности индивидуального и универсального Атмана и к духовной трансформации. Тем самым эгоцентристская фиксированность на своем “я” – образе, который занимает людей больше любого другого, и слове, которое произносится людьми чаще любого другого, – превращалась им в метод преодоления этого “я” и выхода к переживанию Атмана.

Одновременно с Раманой Махарши Гурджиев предложил своим последователям в Москве, Петербурге, Париже, Лондоне и Нью-Йорке теорию и практику “четвертого пути” – борьбы с гипнотическим сном, или отождествлением со своими бесчисленными “я” через самовспоминание, или “память себя”. Как у Ницше и Раманы Махарши, мы видим здесь смещение экзистенциального интереса в ту область, куда он уже и так был смещен самим ходом духовной деградации, то есть в область индивидуальной заботы и эгоистического интереса, однако одновременно с этим предлагается теория и практика трансформации этого интереса, ведущая человека в противоположную от секуляризма и утопизма сторону – к традиционным понятиям и ценностям. Эмпирическое индивидуальное “я” – предмет острого интереса каждого человека – в этих трех системах было не тупиком, как в прагматических и экзистенциалистских теориях и в психоанализе, а дверью и путем в традиционалистский космос, у Гурджиева – к христианскому умному деланию, а у Раманы Махарши – к индуистской веданте.

Христианство, две тысячи лет тому назад провозгласившее две как будто бы взаимоисключающие идеи – “Царствие Божие приблизилось” и “Царствие Божие внутри нас”, – а затем пришедшее к проповеди практически безнадежной “веры” и неисполнимой морали без конкретных перспектив для индивидуального “я”, в учении Гурджиева неожиданно обрело почву под ногами в виде многогранной “системы”, изложенной им на вполне современном, хотя и причудливом языке, напоминающем языки психологов, химиков, физиков, механиков и музыковедов. И снова Царствие Божие приблизилось в старинном или несколько модифицированном обличии, став предметом заботы людей, воодушевленных идеей “работа над собой”. Оно выступило в знакомом облике владельца имения или хозяина упряжки, а также в форме “перманентного Я”, “объективного сознания”, или “четвертого тела”. Оно было снова “внутри нас”, точнее, мы были внутри него, и нам предстояло войти в него, принося свои жертвы и прилагая усилия – с помощью нового учения и удивительного “человека, который принес учение”, “который не спит” и “который знает”.

Эзотерическое христианство

Выступая перед своими последователями во время последнего пребывания в Нью-Йорке и рассуждая о том, что человек может выбирать для себя разные пути, включая и путь монаха, Гурджиев уточнил: “Я не говорю о псевдорелигиях. Есть четыре настоящие религии: христианская церковь, православная и католическая, мусульманская вера, иудейская вера и браминская религия”[510].

Задолго до этого нью-йоркского выступления, беседуя со своими учениками в Петербурге, Гурджиев назвал свое учение “эзотерическим христианством”.

Эти два разведенных во времени замечания по поводу настоящих и ненастоящих религий дают нам, с одной стороны, представления о том, какая карта религий мира была у Гурджиева, а с другой, они локализуют место “четвертого пути” на этой карте.

Прежде всего бросается в глаза, что на гурджиевской карте религий мира отсутствуют две большие “религии” – буддизм и протестантизм, а также “религии” Китая. Слово “религии” поставлено нами в кавычки, чтобы оттенить особый характер каждой из названных религиозных систем и их невписываемость в некое обобщенное понятие “религии вообще”. Из четырех “настоящих” религий Гурджиев безошибочно называет “своей” религией христианство, оговаривая лишь, что это эзотерическое христианство.

Вот как передает Успенский разговор о христианстве, возникший во время одной из петербургских встреч 1915 года. На вопрос, заданный Гурджиеву, как стать христианином, он ответил:

“Прежде всего, необходимо понять, что христианин – это не человек, который так называет себя, не человек, которого так называют другие люди. Христианин – тот, кто живет в соответствии с заповедями Христа. Такие, каковы мы есть, мы не можем быть христианами. Чтобы стать христианином, человек должен быть способным “делать”. А мы ничего не можем “делать”, с нами все “случается”. Христос говорил: “Любите врагов ваших”. Но как можем мы любить своих врагов, если мы не способны любить даже своих друзей? Иногда что-то в нас “любит”, иногда “не любит”. В нашем нынешнем состоянии мы не можем даже по-настоящему хотеть быть христианами, ибо опять-таки иногда “что-то желает” этого, а иногда “не желает”… Чтобы стать хорошим христианином, человек должен быть. “Быть” – это и означает быть господином самого себя. А если человек не является господином самого себя, у него ничего нет и ничего не может быть. И он не способен быть христианином. Это всего-навсего машина, автомат; а машина не может быть христианином… Быть же христианином – значит быть ответственным. Ответственность приходит позднее, когда человек отчасти перестает быть машиной и начинает на деле, а не только на словах желать быть христианином.

– В каком отношении к известному нам христианству находится излагаемое вами учение? – спросил кто-то из присутствующих.

– Я не знаю, что вам известно о христианстве, – ответил Гурджиев, подчеркнув последнее слово, – и потребуется много разговоров в течение долгого времени, чтобы выяснить, что вы понимаете под этим словом. Но ради тех, кто уже знает, я скажу, что это, если угодно, эзотерическое христианство”[511].

Гурджиев называет свое учение христианством, однако уточняет, что он имеет в виду под христианством, очищая его от всех инертных исторических и “культурных” ассоциаций и делая акцент на актуальном и действенном значении этого слова. Христианин, по Гурджиеву, – это: 1) человек, который “живет в соответствии с заповедями Христа”, христианином не может быть человек, который “не способен любить не то что врагов, но даже своих друзей”, 2) христианин “должен быть способным “делать” и “быть”,