Во второй половине дня в сопровождении месье Постель-Вине мы явились в кабинет месье Патена. Жизель Халими рассказала в своей книге об этой встрече, но она настолько поразила меня, что я не могу не вернуться к ней. Лысый, с выпученными глазами и мутным взглядом, скрывавшимся очками, он весьма надменно и в то же время чуть устало улыбался, всем своим видом давая понять: его не проведешь. Он сидел напротив своего помощника месье Дамура, который и трех фраз не произнес, только поддакивал, когда говорил месье Патен. Жермена Тийон начала первой: ей доподлинно известны многочисленные случаи пыток и ни разу ни одна жалоба не привела к санкциям; вот почему на этот раз она сочла необходимым обратиться к общественному мнению. Патен повернулся ко мне: оказывается, я повинна в правонарушении, так как разгласила жалобу Джамилы. «И вы неточно сообщили факты, – упрекнул он меня. – Дом обыскивали солдаты под руководством капитана, а не подонки». – «Я говорила о харки, полицейских инспекторах и о жандармах, – возразила я. – Это вы называете их подонками». Меня пытались успокоить знаками, и я поняла, что мне лучше помолчать. «Ваша Джамила произвела на меня скверное впечатление, – продолжал он. – Она не любит Францию…» Жизель Халими привела слова старика Бупаши, который, несмотря на пытки, сохранил наивную веру во Францию, в ответ Патен пожал плечами: «Трус и притворщик… – А потом продолжал: – Офицеры, на которых вы нападаете, они ведь очень милые… На днях я обедал с младшим лейтенантом, так вот, на гражданке он инженер-агроном, – с умилением сказал месье Патен, как будто агрономия делала человека выше всяких подозрений. – Такая статья, как ваша, очень их огорчает», – добавил он, с упреком глядя на меня. Жермена Тийон снова напомнила, что ни разу ни один военный не понес публичного наказания, а между тем число убитых гражданских мусульман намного превосходит число европейских жертв. «Знаю, – сказал месье Патен, протянув руку к стопке папок с документами, – знаю». Как бы мне хотелось, чтобы скептики увидели этот в какой-то мере примиряющий жест председателя Комиссии по наблюдению за ходом судебных дел! Насилие, смерть, пытки – все было записано там, он соглашался с этим и, казалось, вопрошал: а что я могу поделать? «Поймите, Алжир – большой город, для поддержания порядка полиции недостаточно, это берут на себя военные, но они неопытны… Подозреваемых приводят в участок; ночью офицеры уходят к себе, а заключенные остаются с подонками, которые часто заходят слишком далеко…» На этот раз он называл подонками солдат срочной службы. Аниза Постель-Вине возмутилась: «Немцы никогда не оставляли заключенных в руках солдат, рядом всегда находился офицер». (В действительности в Алжире тоже сеансы пыток проходили под руководством одного или нескольких офицеров, но это не лучше.) Не выдержав, месье Патен разразился: «Да поймите: если бы военным не давали относительной свободы действий, на улицы Алжира вообще нельзя было бы выйти». – «Иными словами, – сказала Жизель Халими, – вы оправдываете пытку!». Он растерялся: «Не заставляйте меня говорить этого!» Она считала возмутительным, что адвокат не имеет права оказывать помощь своему клиенту во время следствия. «Но послушайте, – сказал Патен с насмешливой улыбкой, – если требовать адвоката, то никакого следствия не будет: подозреваемых попросту убьют, пуля в голову – и все. Мы их защищаем». Я не верила своим ушам: Патен невольно признавал, что его милые безупречные офицеры не задумаются – и не задумывались – убить противников, которых праведное правосудие рискнет избавить от их ненависти. Мы вернулись к Джамиле. «Что она в точности вам сказала относительно бутылки?» – спросил Патен у Жизель Халими с несколько игривым видом. Она ответила, он кивнул головой: «Так, так! – И хитро улыбнулся: – Я боялся, что ее заставили сесть на бутылку, как делали это в Индокитае с вьетнамцами. (Кто же это делал, как не милые офицеры с чистыми руками?) Тогда кишечник протыкается, и человек умирает. Но все происходило не так…» Послышался шепот, и он продолжал: «Вы уверяете, что она была девственницей. Но у нас ведь есть ее фотографии, сделанные у нее в комнате: она между двумя солдатами АНО с оружием в руках и сама держит автомат». Ну и что? Она всегда заявляла, что сражалась в АНО, ее девственность тут ни при чем, возражали мы. «Тем не менее для девушки это, пожалуй, неприлично, – сказал он и пожаловался: – Когда я допрашивал ее в алжирской тюрьме, она не захотела говорить со мной». – «Разумеется: у нее были веские причины не доверять французам и полиции». – «Меня! Она принимает меня за полицейского? Разве я похож на полицейского?» – «В глазах мусульманской заключенной вы такой же, как любой другой», – вежливо ответили мы. «Но в таком случае где же выход, чему мы служим?» Глаза Патена искали взгляда его помощника: – «Чему мы служим, месье Дамур?» – «Когда вы снова с ней встретились, Джамила предложила вам посетить распределительные центры Эль-Биара и Хусейн-Дея, а вы там не побывали», – заметила Жизель Халими. «Как! Даже представить себе невозможно! Ведь меня бы выслали! – Голос Патена задрожал от ужаса и возмущения: – И даже арестовали бы! – На мгновение он задумался. «Вы не понимаете! Эти расследования страшно утомительны. Да и обходятся мне дорого. Верно, месье Дамур? Нам не возмещают всех расходов, мы платим из своего кармана». Он затронул чувствительное место, месье Дамур оживился: «Ваша Джамила стоила нам двадцать пять тысяч франков», – с упреком заявил он нам. «Ладно! Мы подходим к концу всех этих драм!» – сказал в заключение месье Патен. Он сделал еще несколько замечаний относительно психологии Джамилы: «Она принимает себя за Жанну д’Арк!» – «В 1940 году когда нам было по двадцать лет, многие из нас принимали себя за Жанну д’Арк», – заметила Аниза Постель-Вине. «Да, мадам, – согласился Патен, – но вы-то, вы были француженкой!» Когда вечером я рассказала об этой встрече Сартру и Босту они, как и я, ошеломлены были подобной откровенностью. Должно быть, нам не удалось скрыть своего отвращения, ибо Патен сказал Видалю-Наке: «Комитет Одена мне гораздо симпатичнее, чем комитет Бупаша, с ними мы так и не нашли общего языка». Вскоре после этого алжирские судьи намекнули на возможность определенной сделки: Джамиле предложили позволить исследовать себя эксперту, который объявит ее сумасшедшей и не подлежащей ответственности; ее освободят, и сразу же ее жалоба утратит силу, дело будет прекращено. Она отказалась. В конце июля ее перевели в тюрьму Френ, вести расследование поручили следователю Кана.

Переговоры в Мелёне провалились, но молодежь отвергала бездеятельность, на которую в 1956 году слабоволие взрослых обрекло старшее поколение. Национальный союз студентов Франции признал Всеобщий союз алжирских студентов-мусульман: министр образования прекратил его финансирование. Мирная манифестация прошла в Венсенне, где томились незаконно заключенные алжирцы: мы отказывались принять ее принцип, но метод был эффективен. Число непокорных росло. Однажды на улице Жакоб мы встретили Розу Массон, она разрывалась между тревогой и гордостью. Ее старший сын Диего был арестован в Аннемасе, когда помогал призывникам перейти границу. Во время следствия он открыто заявил о своей ответственности: имея мать-еврейку и оказавшись в детские годы в изгнании в США, он поклялся себе никогда не вступать в сговор с расизмом. Его кузину Лоранс Батай, которую обвинили в хранении оружия и в том, что она перевозила в машине занимавшего важный пост члена ФНО, тоже арестовали. В романе Морьенна «Дезертир» объяснялось, почему некоторые призывники предпочитали этой войне изгнание. Под влиянием таких молодых мятежников Бланшо, Надо и кое-кто еще взяли на себя инициативу создания манифеста, в котором интеллектуалы признали бы право на уклонение от военной службы; Сартр подписал его, а вместе с ним и вся команда «Тан модерн». Коммунисты противопоставили нам урезанный тезис Ленина: войну побеждают, участвуя в ней. Мало того, что для колониальных войн он не подходит, так они еще нигде – ни в казармах, ни в Алжире – не организовали антимилитаристской агитации. Сервен-Шребер и Торез согласно осудили нас во имя «действия масс», но вот беда: массы в ту пору отлучились. Разумеется, лишь ограниченное меньшинство выберет путь незаконных действий: поддержав его и тем самым приобщившись к этому делу, мы надеялись сделать более радикальными левые силы, плачевно «почтительные», по выражению Пежо. Мы также думали, что это возымеет серьезные последствия.