Заглянули к двум кобылам, после повели своих лошадей к сену за вторым домом. Там уже жевали лошадки других ратников. Через время подтянулись с брошенных стойбищ и остальные ростовцы:

— Следы уходят на восток…

Через время вернулись от Крутя:

— Там тоже ушли…

Обескураженная дружина собиралась у второго дома.

— Да как узнали-то? — озвучил общий вопрос кто-то.

— А из этих кто чего намекнуть сможет о деле нашем? — спросил у Синюшки Витей.

— Верно, та здоровая баба с пузом! — ответил мужик.

— Ты баял — две бабицы у тебя. А Коробец рекет — тамо три?

— Вот та лешачка и есть! Муж ейный, рыжий, видно сбег… Мож, она чего и ведает?

— Э-э, слухай тут. Кто-то пошастайте по леску, присмотритесь! Капь, бери дюжину, мчите по следу! Туда-сюда — дня три, не боле! И назад — коняшек рачите! А мы пошли в гости.

Витей, Синюшка, Коробец и Перевясло (у последнего и пострадала лошадка) пошли в дом. Остальные велетни в звенящей кольчуге расходились, разъезжались, рассыпались окрест…

Про таких народ сказки помнит недолго, песни стольные не поет… Ядовитый дедушка-правдолюб в глухомани вякнет про них нехорошее такое-сякое — да никто не отзовется. Людская память иной раз и скрасит, обрастит сказку небылью, выберет неглавное да разузорит прибаутками — дескать, учили уму-разуму дикарей лесных, неотесанных…

Изначально вряд ли где-то людское общество устраивалось по уставу праведности. Выживали законом своего времени. В первобытные времена слабые безжалостно подминались, вытаптывались. Но обязательно и в давностях находился тот, кто не забывал и радел о духовной сущности человеческого создания. Теплил в себе негаснущий огонь, ради которого и живут светлые душами, от которого стараются держаться недалеко и темные… Разум небесный не устает разбрасывать зерна здоровых посевов меж людей. В сборище ушлецов с никчемными душонками найдутся всегда человеки, несущие, часто не подозревая о том, зародыш противодействия худому образу бытия.

А уж кто распознал в себе свет и признал свой разум рожденным для праведной борьбы, будет звучать, жить, не боясь ошибки и наслаждаясь отступлением тьмы. На зависть одним, на радость другим…

— Вот эта, что ли? — указал Витей на Уклис и кряжисто уселся, разглядывая ее. Уклис посмотрела на пожилого, глянула на других… Не знала, куда деть свои красивые, потемневшие непониманием, глаза.

— Ее мужинек, ха-ха, великий вовкулака! Наверняка знаком с потаем… — Синюшка почувствовал, что здесь можно зацепиться. Очень хотел помочь новым браткам, себя не забывая. — Ну-ка, Протка, толкуй ей о кладе.

Протка от безысходности поддалась приказу и на своем языке, опустив глаза, объяснила требуемое. Уклис через нее же ответила, что клада на месте уже нет — недавно куда-то делся.

— А што, Протка, ты не речешь о Лесооке? — Женщина молчала. — Эта пташка только сейчас че-то пела — Ле-со-ок!..

Протка досказала:

— Все думают — клад у Лесоока.

— А где Лесоок? — спросил теперь Синюшка у Стреши.

— А што он мне — муж? Не доложился и ушел… А златишко-серебришко Милье уволокла! — Стреша понимала, что ростовцы в тупике, и, улыбаясь, добавила: — Лес — широкий, уйти есть куда, а мне не знамо!

Сыз рядом радовался… Но тут Уклис стала опять что-то говорить.

— Толкуй скорей, не молчи! — поторопил Протку муж. Протка замялась, потом перевела:

— Клад у Лесоока. С собой он его не понесет. Верно, тут заново спрятал.

Синюшка наблюдал, сколько слов говорили обе финки — на сей раз, вроде, одинаково. Стреша со спокойным презрением повернулась к Уклис:

— Че ж я тебя пустила-то, гадюка? Убила б тогда — на одну змеюку было б меньше!

Стреша потерла кулачком ручку меча, потом оглядела, посмеиваясь, Синюшку.

— Вы што, бабы, не разумеете? Возьмем их богатейство и съедем в Ростов все вместях! — начал он было уговаривать своих.

— А эти соколики просто так, што ли, приехали? — язвенно спросил Сыз.

— Ух, молчи, дед, не суйся! — нервно взглянул на мешавшего старика Синюшка.

— Че ж тебя единого слушать, такого голосистого? — заартачился Сыз.

Дружинники посмеивались. Улыбнулся вымученно и Синюшка.

— Если свежая хоронушка, то в лесу ее будет заметно! — предположил захватившийся разбирательством Витей. — Но наперво туточки надо проведать. Мож, кто намекнет, куда лезть? — обратился Витей к хозяевам.

— Ты чужого не ищи! Езжай в свой Ростов! — резко сказал Сыз.

Витей зло посмотрел на деда.

— Ищите, мужички, везде ищите! В конюшенке, в баньке!.. — распорядился пожилой ростовец. — Тут чего есть? — указал Витей на подызбицу. — Ну-ко, Коробец, тут глянь.

Коробец откинул тесаное бревно пола и полез вниз. Там должен был лежать малый остаток серебра русичей — и половины копыта не будет — да Стрешино золотое перо. Хозяева сидели, не шелохнувшись. Синюшка замялся, стоя над лазом.

— Горшки, посуда… Дайте светочь! — попросил снизу Коробец. — Ничего такого нет… — вылез дружинник. Синюшка поглядел на баб — те, вроде, едва заметно удивились. Сыз сидел весьма довольный. Синюшка понял, что старик все перепрятал, но промолчал. С деда спроса нет — все равно ничего не скажет, а виновным в его смерти быть не хотелось… Дальше четверо мужиков облазили все, и все перевернули вверх дном…

* * *

Возвращавшийся Светояр встретил одинокого, измученного Юсьву. Тот загнанно брел по лесу.

— Сгинешь, Юсьва… Не ходил бы никуда… Хошь — прыгай ко мне назад? — Показал на место позади себя.

У Юсьвы особого выбора не было. Он залез на круп безразличной коняги, которая поперла двоих.

Не прошло и получаса, как столкнулись с дюжиной воев, возглавляемых Капем.

— Ну и встреча! Ты же в Ростове? — догадался обо всем Капь.

— Ясно, почему меря сошла! — озвучил догадку Додон и, улыбаясь, глянул на своего друга.

— Теперича куда твой путь лежит? — всматривался во второго седока Капь.

— Домой… — буркнул Светояр.

— А эти далече тяганули? — спросил Капь.

— Не ведомо мне.

— Эй, двое, за ним ехайте! Да смотрите — доставьте непременно!..

За Светояром и Юсьвой увязались сзади двое, остальные полетели собирать дикарей.

* * *

Племя не расходилось. Шли быстро, все время подумывая, не пора ли встать.

— Пошли, пошли!.. — гнал Лесоок.

Тук не отходил от вожака, о чем-то думал и молчал. Молчал и Пир. Лишь слышался глас Лесоока:

— Идем — сколько сможем! Только ночью встанем!..