Джуд вынимала каждую вещь, нюхала, прижимала к лицу. Она проплакала не один год, но эти слезы почему-то казались особенно горючими, они жгли глаза и щеки. На дне коробки лежала фотография в рамке, на которой Миа, Зак и Лекси небрежно обнимали друг друга. Они весело улыбались.

Ей показалось, что еще немного — и она услышит их смех…

«Миа приняла бы мою сторону».

Как ни странно, эта фраза вернула ей дочь, словно та появилась в дверях, сказала: «Привет, Madre» — и рассмеялась. И это была не Миа из обрывочных воспоминаний, а Миа наяву, с ее потрясающей улыбкой, с удивительным чувством стиля и трогательной неуверенностью.

Миа действительно приняла бы сторону Лекси. При мысли о том, что сказала бы ее дочь, Джуд устыдилась до глубины души. Мать взывала к самому дурному, что было в Джуд: «Ты, разумеется, ей отказала». Лекси же взывала к самому чистому:

«Когда-то вы были лучшей матерью в мире».

Воспоминания атаковали ее одно за другим, а Джуд слишком устала, чтобы им сопротивляться. Она вспомнила Мию, какой та была в выпускном классе — тихая, задумчивая девушка восемнадцати лет, даже не представлявшая, в какую красавицу превратилась; она впервые тогда влюбилась, и ее сердце разбил мальчишка. Эта девушка любила безмерно и находила радость в простых вещах — старой мягкой игрушке, диснеевском мультике, объятиях матери.

От этой мысли у Джуд что-то внутри сломалось, словно мышца отделилась от кости.

«Привет, Madre, как прошел день?»

Оба ее ребенка считали, что прекрасно говорят по-испански после первого года обучения. Это ее жутко смешило, и они это знали.

Она долго так просидела, впервые за много лет вспоминая Мию — по-настоящему вспоминая, — и эти воспоминания о дочери помогли ей вернуть потерянное в себе. И тогда она до слез, до нервной дрожи устыдилась того, во что позволила себе превратиться.

* * *

Джуд не знала, сколько там пробыла.

Наконец она взглянула на часы и с удивлением обнаружила, что пора забирать Грейс из детского сада. В былые дни она вообще могла забыть о внучке. Так бы и просидела несколько часов в кладовке, может быть, даже задремала. Но сейчас она спустилась вниз, взяла ключи от машины и поехала к «Глупому мишке», не опоздав ни на минуту.

— Привет, бабушка, — сказала Грейс печально, и Джуд сразу вспомнила слова Лекси: «Она вас боится».

Во время короткой поездки домой Джуд наблюдала за внучкой в зеркало заднего вида.

Девочка очень была похожа на Мию, но впервые Джуд испытывала боль не от похожести, а, наоборот, от различий. Миа и Зак постоянно смеялись, болтали, исследовали свой мирок, как парочка миниатюрных магелланов, уверенных и радостных, убежденных в том, что их любят.

Джуд припарковала машину и помогла внучке выйти. Грейс поскакала к дому.

— Хочешь поиграть в какую-нибудь игру? — спросила Джуд, подходя к ней.

Грейс посмотрела на нее с явным удивлением.

— Ты будешь со мной играть?

— Конечно.

— Здорово! — Грейс побежала в дом, в свою комнату, и уже через несколько мгновений появилась вновь, держа в руках ярко раскрашенную коробку «Парашюты и лесенки». — Готова?

Джуд прошла вместе с Грейс к столу.

— Ты мне сегодня показалась какой-то тихой в детском саду, — сказала Джуд, двигая вперед свою фишку.

Грейс пожала плечами.

— Почему?

Грейс снова пожала плечами.

— Мама Джейка принесла угощение.

— И тебе ничего не досталось?

— Нет, досталось немножко. — Грейс уставилась на доску.

— А, — сказала Джуд, наконец поняв. — Его мама принесла угощение.

— Все мамы иногда приносят что-нибудь сладкое.

Джуд откинулась на стуле. Что тут удивительного? В течение восемнадцати лет она сама была мамой, которая привозила угощение. Она была мамой, которая присутствовала на вечерах, экскурсиях, везде-везде. А вот для своей внучки она ни разу не сделала ничего подобного.

— Я бы тоже могла принести кексики.

— Ладно, — сказала Грейс, не поднимая глаз.

И снова Джуд поняла.

— Это не то же самое, что мама, да?

— Ты будешь играть?

— Конечно, — сказала Джуд. И следующий час сосредоточенно двигала фишки по разноцветным квадратикам. Она не переставая что-то рассказывала, спрашивала, и постепенно Грейс разговорилась.

Но Джуд понимала, что Лекси права: Грейс нельзя назвать счастливой девочкой. Почти все ее разговоры сводились к маленькому зеркальцу на запястье — воображаемой подруге. И почему только дети заводят себе воображаемых друзей? Не нужно быть психологом, чтобы ответить на этот вопрос. Они так поступают потому, что им одиноко и у них нет настоящих друзей.

Джуд так внимательно следила за Грейс, что не услышала, как открылась входная дверь.

Вошел Зак и швырнул тяжелый рюкзак на кофейный столик.

— Папа! — Грейс просияла, кинувшись на руки к Заку. Он поднял ее, расцеловал все личико, а она хихикала и твердила, чтобы он перестал.

За сыном вошел улыбающийся Майлс.

Джуд посмотрела на обоих, на мужа, которого так долго любила, а потом практически забыла о нем, и на мальчика, которого растила, словно редкий цветок, почти всю его жизнь, чтобы затем от него отвернуться. Она видела, как горе изменило их лица, взгляд, даже осанку, и понимала, что сама сыграла в этом немалую роль. Она была той трясиной, которая затянула их в болото горя, не позволяя выбраться на твердь. Без нее они бы давно пришли в себя.

«Когда-то вы были лучшей матерью в мире».

Джуд поднялась.

— Мне нужно поговорить с вами обоими.

Зак нахмурился.

— Грейси, а где твои раскраски и карандаши? Я так люблю смотреть, как ты раскрашиваешь.

— Хорошо, папа. — Она сползла у него с рук и умчалась.

Джуд сложила ладони. Теперь, полностью завладев их вниманием, она боялась произнести это вслух.

— Сегодня ко мне приходила Лекси.

Зак оцепенел.

— Что она хотела?

Джуд посмотрела на сына. Уже мужчина; совсем молодой, но мужчина, и она так гордилась им, что сердце не выдерживало. А когда за последние несколько лет она говорила ему об этом?

— Лекси попросила меня присутствовать при ее встречах с Грейс. Назначенный судом социальный работник ей не по карману.

— И что ты сказала? — поинтересовался Майлс.

— Она не узнает свою дочь, если я не соглашусь, — сказала Джуд, оттягивая время.

— Так что ты сказала? — повторил Зак вопрос отца.