Я чувствовал, как пот течет у меня по позвоночнику.

– Ах, вот оно что…

– Ты хотя бы попробовал воблы с пивом?

– Нет…

– Так о чем нам говорить?

– Ты – серьезно?

– Ну, ладно… Это шутка!

– Нет, правда?

– А ведь он молодец. – Акимуд сменил тему. – Покончил при домашнем аресте жизнь самоубийством. Повесился. – Акимуд подмигнул: – Как Иуда! Но, – замахал руками, – не в этом суть! (Я знал, что он до сих пор недолюбливает Главного за то, что тот его распял на Красной площади.) – Он перешел естественным образом на сторону мертвых. И снова будет у нас Главным. Настоя щий рыцарь!

– С образом рыцаря, – строго сказал Главный, приближаясь к нам, – наш век поступил не по-рыцарски. Рыцарь спешился, превратив свой образ в исторический хлам.

– Он спешился, чтобы пересесть в железные игрушки взрослых людей, – заметил Акимуд.

– Он сошел с коня, чтобы потеряться в толпе и поддаться ее инстинктам, – рассудил я.

ГЛАВНЫЙ. Зато, выварившись в анналах истории, рыцарство приобрело в наше время блистательный заоблачный образ.

Я. Однако теперь, в результате разочарования в одномерных моделях либерализма и консерватизма, рыцарь вновь прискакал из заоблачной дали и заполонил наше сознание.

ГЛАВНЫЙ. Всегда по-рыцарски!

АКИМУД. Идея благородного всадника, защитника оскорбленных, воспевающего культ прекрасной дамы, обретает черты долгосрочной моды и пожизненного служения.

Я. Мир утомился от однообразия стандартных решений – он требует от нас индивидуального выбора согласно нашим помыслам и дарованиям. Мы снова задумываемся о нравственных и эстетических основаниях наших поступков.

ГЛАВНЫЙ. Нам надоел ширпотреб расхожих удовольствий – нас притягивают высокие образцы. В русской среде обращение к рыцарству во многом связано с возрождением духовных воззрений. Нас так перекормили ложной духовностью, что мы чуть ли не вычеркнули это слово из своего словаря, но остановились на краю пропасти – у нас уже были в ходу пляски святого Витта, пляски истерического распада.

АКИМУД. Очищенный от исторической скорлупы образ рыцаря – это волшебный симулякр, явление, собранное скорее радеющей мыслью, чем средневековой явью. Реальность была ироничнее нашего сегодняшнего воображения. Там были непосильные доспехи, безумные ристалища, феодальное право первой ночи…

Я. Однако в рыцарской жизни протекала полноводная река художественности…

АКИМУД. Как же ты мне надоел со своей художественностью!

ГЛАВНЫЙ смеется.

Я. Ты против песен провансальских трубадуров, романов о короле Артуре?

АКИМУД. Отнюдь. Круглый стол рыцарей стал первой моделью европейских переговоров о солидарности и компромиссов – здесь ковалась цивилизация.

Я. Однако Рыцарь Печального Образа – пример чрезмерного употребления рыцарского напитка любви, хотя на дне безумия мы видим в достойном осадке идею добра и справедливости. Борьба с ветряными мельницами – эта наша общая борьба с иллюзиями жизни, но именно через рыцарские достоинства мы понимаем возможности выхода за рамки обыденности.

ГЛАВНЫЙ. Галантность – да, мужество – да, храбрость в бою за идеалы – конечно да! А рядом с тобой на прекрасной лошади прекрасная дама твоего сердца – воспой ее и выпей с ней…

АКИМУД. Ты уже победитель!

ГЛАВНЫЙ, Я, АКИМУД. Всегда по-рыцарски!

АКИМУД. Спелись…

160.0

<СЕМЬЯ>

На волне идиллических отношений с Акимудом я принял решение. Вся большая семья поселилась у меня в Деревянном доме. Дом – большой. Всем места хватит. Мама не хотела переезжать – но другого выхода не было.

– Если хочешь, – дружески позвонил Акимуд, – твой отец может вас навестить. Зайти в гости…

– А как он там?

– Неплохо устроился… Живет будто в бело-золотой палате, вроде Грановитой…

Он замолчал.

– Что-то не так? – спросил я.

– Да нет. А зачем вы его кремировали?

– Мама захотела.

– Почему?

– Она не хотела, чтобы тело разлагалось…

– Эстетика здесь ни к чему, – сказал Акимуд и повесил трубку.

В воскресенье в большом желтом зале собрались взрослые и дети. Наше собрание напоминало театр абсурда. Все говорили много, не слушая никого. Слуги никак не могли угодить маме. «Старая барыня», как они ее называли между собой, то требовала принести ей красную икру, то с отвращением отказывалась от нее как от украденного где-то продукта. Она ругала нас за недостаточный интерес к программам на телеканале «Культурная жизнь», которые вели мертвецы, загримированные под живых людей. Она не верила в оккупацию мертвецов. Мама считала, что этого не может быть. Мы ее не переубеждали. Зато у нее была отменная память на номера телефонов, литературные фабулы и цвет платьев, которые надевали ее подруги пятьдесят лет назад.

– Это что за явление? – гневно спросила она меня, когда Стелла подошла поздороваться с ней.

Дети с веселыми криками бегали друг за другом.

– Это чьи дети? – вдруг раздался знакомый голос.

Все обернулись. Этот вопрос уже не раз задавался отцом в последний год его жизни. Он не узнавал своих внуков и внучек. Их имена он ни разу не произнес вслух.

Мама торопливо встала и, перебирая двумя палочками, поспешила выйти из комнаты.

161.0

<ПРИЗРАК МАТЕРИ>

Мама! Мама! Куда делась мама? За какой угол, под какой стол ты спряталась? Почему тебя не видно?

Мама выхолащивается, растворяется в сумятице мыслей, получает смутное значение… Мама удаляется из разговоров, о ней почти не принято говорить. За редким исключением я ничего не знаю о матерях моих друзей и знакомых, как будто матерей никогда и не было, как будто мои друзья родились сами по себе. О матери вдруг сообщают, когда она заболела: «Надо навестить в больнице…» Тема отцов, братьев, сестер звучит отчетливее (они более реальны – их никогда не идеализировали до материнской степени), хотя тоже не ярко, и только дети, особенно маленькие, бегают на поверхности жизни.

Связан ли кризис материнства (вот немодное слово!) с тем, что у нас в культуре до недавнего времени господствовал ее восторженный образ? В матери все хорошо. Мать не трожь! О матери или хорошо, или ничего.

Мать поливали из лейки любви.

Так вырос призрак матери. Мать была по определению самой доброй, красивой, заботливой. Она неустанно беспокоилась о детях. Топ-модель самопожертвования, она не спала ночами, когда дети болели, от всего сердца радовалась их успехам, когда им удавалось нарисовать человечка или вылепить из пластилина собаку. Лучший друг сына и лучшая подруга дочери. А когда дети вырастали, она готова была стать декабристкой, защищая их протестные взгляды. Наша литература постаралась. Мать стала сакральным образом. Да и зачем ей быть другой? Эта роль делала жизнь стабильнее и проще.