— Можно я скажу, — вдруг сказал Розенталь. — Насколько я понял по вашим методам, вы или из спецслужб, или того хуже — бывшие гэбэ, отморозки, которые работают на частное лицо, присосавшееся ко власти.

— Да, на одноклассника, — вдруг сказал Заварзин и ткнул пальцем в меня: — Это она, Пал Николаич, такое сказала. Значит, вычислили.

— Пусть скажет сначала Розенталь, — холодно проговорил Птахин.

Да я долго вас не задержу, — продолжал Иосиф Соломонович, сползая по стене и садясь прямо на пол, — я вижу, что вы копаете даже не под Бубнова, а под Шестова. Слишком уж часто вы упоминаете его имя. Только, ребята, не надорвитесь. А что касается нас, то мы имели глупость проколоться. Нет ничего страшнее и непростительнее глупости.

— Как говорил, если не ошибаюсь, Талейран, — важно заявил белобрысый киллер, вертя в пальцах очки, — из всех сокровищ мира нет ничего дороже человеческой глупости, и все потому, что время от времени за нее приходится слишком дорого платить.

Валерия Бубнова неподвижно застыла у стены. Птахин усмехнулся. Розенталь поднял на него затравленный взгляд и вдруг бросился на бывшего спецслужбиста прямо с пола — коротким, неуловимо быстрым, упругим прыжком, словно разжатая пружина. Я открыла от изумления рот: никогда бы не заподозрила в довольно медлительном Иосифе Соломоновиче такой прыти и звериной стремительности.

Птахин повалился на пол, отчаянно вскинув ноги и пытаясь оттолкнуть ими Розенталя. Тот ударил его по голове, и лицо Павла Николаевича тотчас залила кровь. Приведший меня амбал вскинул автомат, навел его на Розенталя, Заварзин рванулся с места, раздирая рот в бешеном крике, но я опередила его — с силой ударила по дулу рукой, сухо затрещала автоматная очередь, и пули ушли в пол. Потом я, не мудрствуя лукаво, пнула амбала, прямо между ног и, когда он согнулся, ударила сверху вниз сомкнутыми руками, вложив в удар весь свой вес.

Тот рухнул как подкошенный.

Я попыталась было вытащить из-под него автомат, мне это почти удалось, но тут откуда-то сверху метнулись встревоженные голоса, и в помещение ворвались еще несколько рослых парней. Я отскочила к стене, отпустив ремень автомата, и оказалась под прицелом не менее чем пяти стволов. Иосифа Соломоновича несколько раз пнули ногами и, грубо встряхнув, поставили на ноги.

С пола поднимался помятый Птахин с разбитой мордой.

Он подошел к Розенталю, прошелестел сдавленное ругательство и с размаху ударил того по лицу так, что Иосиф Соломонович, и без того изрядно пострадавший сегодня, отлетел метра на два, но на пол не упал, а рухнул на мощные руки людей Заварзина. Лязгнул автомат.

— Не здесь! — заревел Птахин и, подскочив к белобрысому, с силой пнул его прямо под зад. — Не смей, сука, его трогать! Потом мозги от пола отскребывать сам будешь! — рявкнул он на белобрысого и, повернувшись к парням, державшим меня, приказал: — Выводите их! Всех троих!

— А я хотел, чтобы она позвонила Шульгину, — сказал Заварзин.

— Ты думаешь, что Шульгин такой дурак? — проговорил Птахин. — Да как бы не так. Я его хоть и не знаю лично, да пришлось поработать, так сказать, в смежных структурах. Не вижу смысла тянуть его сюда, тем более что он не поверит в вашу легенду сто процентов. Я сказал: выводите!

Птахин глянул на меня. Его холодные глаза обшарили меня с ног до головы, и моя словно налитая свинцом голова показалась пугающе легкой и наполненной какой-то слепой дурманящей мутью, когда он сказал:

— А вы прыткая дама. Но вас ведь предупреждали. Всех предупреждали, но никто не внял голосу рассудка. Кончайте их, ребята.

— Прямо здесь? — спросил один из людей Заварзина, наверное, самый сообразительный, в то время как двое других крепко держали меня за руки.

— Конечно, нет. Бар-ран! Выведете из корпуса и сделаете все там, около стены. Ну, что стоите? Тащите!

— Неееет! — вдруг тонко и пронзительно заверещала жена Бубнова. — Я не хочу умирать! Я не… я не буду!.. Не…

Один из мужчин ударил ее ладонью по губам, и крик оборвался. Валерия Юрьевна издала какой-то булькающий звук, а потом из угла ее рта потянулась ниточка крови. Она произнесла хрипло:

— Дайте тогда… выпить, что ли. Ведь я… ведь я имею право на последнее желание?

Наверное, она все еще думала, что это какая-то игра.

Быть может, подсылая убийц к мужу, она тоже полагала, что это всего лишь игра.

Наверное, только я знала, что это все на самом деле. Розенталь смотрел на Птахина отуманенным взглядом, толком не понимая, каким манером его, Иосифа Соломоновича Розенталя, руководителя предвыборного штаба Бубнова, можно пристрелить без суда и следствия, как какого-нибудь «врага народа», осужденного по пятьдесят восьмой статье в тридцать седьмом году.

Тем временем Валерия Юрьевна вылакала целую фляжку джина «Гордоне» и, растрепанная, страшная, смотрела на Птахина. Нет, она не верила в то, что должно было произойти. Решительно не верила.

— Если я… — произнесла она, — если я совершила преступление, то меня нужно судить. Вы же не судьи, чтобы меня судить! Если вы хотите меня убить, значит, вы еще худшие убийцы!.. Справились с одной женщиной, да?

Мне смутно показалось, что я уже где-то слышала эти слова. Да, несомненно, я уже где-то слышала их, но где и когда, не могла припомнить.

Птахин отвернулся и проговорил:

— Уводите их.

Нас вывели во двор, подталкивая дулами автоматов и не произнося при этом ни слова. Я оглянулась: трое вооруженных до зубов амбалов, которые собрались расстрелять двух женщин, одна из которых, со слипшимися от крови волосами, да еще к тому же и пьяная, еле стояла на ногах. Розенталь тащился позади, обессиленный.

Нас вели к реке.

Сквозь пролом в бетонной стене во двор врывался пронизывающий ветер с реки, закатывался под одежду и холодил тело, которое и без того скоро должно было остынуть. Ну что же, значит, пришла пора. Фатализм — это хорошее духовное орудие против страха неминуемой смерти.

— Ну что, господа гестаповцы, — проговорила я. — Хотите, научу вас веселой песенке: дойче-ен золдатен унд официре-эн, зонде-э-эр команден нихт капитулирэ-э-эн!.. — пропела я и тут же получила плотный тычок в затылок, отчего по всей голове прокатился гулкий ослепительный звон острой боли.

На ногах я не устояла, а упала лицом в какое-то отвратительное мокрое месиво грязно-желтого цвета: кажется, это была изолирующая стеклоткань, которой обычно обматывают водопроводные трубы. Она была разбросана вдоль стены довольно толстым слоем. Меня тут же грубо подняли и подтолкнули к пролому.

— Не шатайсь!.. Еще недолго осталось.

Нас привели к тому самому старому причалу, состоявшему из нескольких сцепленных друг с другом ржавых понтонов и навешенных на них старых автомобильных покрышек. Место было — лучше не придумаешь. Трупы можно было сбросить в дыру, которыми изобиловали изъеденные ржавчиной понтоны, и завалить сверху хламом. Наверное, именно такая судьба нас и ожидала.