«Все мы в душе сочувствуем погрому». Градоначальник Нейдгардт, к которому обратилась за помощью еврейская делегация, ответил еще циничнее: «Вы хотели свободы, вот вам жидовская свобода».

Одесская полиция не являлась исключением. В местечке Орша Могилевской губернии околоточный надзиратель Раковский шел впереди толпы громил. Тайная полиция была косвенным образом причастна к гибели двух отрядов еврейской самообороны. Начальник Могилевского губернского жандармского управления Поляков засвидетельствовал: «Жандармы из мест отправления самообороны телеграфировали в Оршу: “Прослушав о еврейском погроме в Орше, к вам собираются ехать местные члены самообороны”». На железнодорожной станции отряды самообороны поджидали полиция и погромщики со словами: «Вот сейчас с этим поездом демократы едут, мы им дадим». Оба отряда были уничтожены. По словам свидетелей, «людей убивали как скотов». Погибли 24 человека.

Самые кровопролитные побоища произошли в первые 3–4 дня после манифеста, затем угли конфликта догорали примерно 2 недели в отдаленных селах и деревнях. После начального замешательства власти пришли в себя. Однако в большинстве случаев это произошло, когда погромы уже начали затихать. Лишь немногие администраторы проявили решительность в разгар волнений. Среди них был саратовский губернатор П.А. Столыпин, который вернулся из отпуска во время погрома и тут же приказал войскам стрелять залпами по грабителям. Значительно реже проявляли инициативу полицейские чиновники. При этом противникам погромов приходилось сталкиваться с противодействием коллег. В 1903 г. в Гомеле уголовная полиция пыталась защитить еврейское население, тогда как жандармы играли роль подстрекателей. В 1905 г. в Ростове-на-Дону произошло обратное. Жандармское управление железной дороги вооружило отряд самообороны, а городская полиция сочувствовала погромщикам.

Иной раз начальники вступали в конфликты с подчиненными. В Рыльске (Курская губерния) помощник исправника Домбровский произнес речь, из которой, по словам погромщиков, «мы должны были понять, что нужно устроить погром». Однако исправник Зарин обратился к горожанам с просьбой восстановить порядок. «Явились охотники, и в скором времени группа горожан человек в тридцать с криками “ура” двинулась на громящих, которые сейчас же разбежались».

Следует отметить случаи, когда инициатива местных полицейских органов не была поддержана высшим начальством. Ротмистр Размариц запросил из Волынской губернии штаб корпуса жандармов: «Не признают ли возможным в случае возникновения еврейского погрома, о чем носятся слухи неопределенные, пропускать местных жителей порубежного Волочиска в Австрию без установленных документов». Но в Петербурге не одобряли действий, выходивших за рамки предписаний и циркуляров. На запрос жандармского ротмистра последовал категорический отказ.

IV

Начиная с 1903 г. имперскому правительству приходилось учитывать, что бесчинства в черте еврейской оседлости вызывают международный резонанс. Граф И.И. Толстой, занимавший пост министра народного просвещения в кабинете Витте, отмечал в своих мемуарах: «Вопрос о погромах играл огромную роль в смутное время реформаторской деятельности правительства; как в России, так и за границей на каждый еврейский погром или даже слух о нем обращалось несравненно больше внимания, чем на все аграрное движение и даже на кровавые бунты солдат и матросов». Добиваясь крупных иностранных займов, правительство должно было прислушиваться к мнению баронов Ротшильдов и других финансовых групп, руководимых банкирами-евреями.

Между тем все попытки наказать виновных блокировались сверху. Граф Витте описал один из таких эпизодов в своих воспоминаниях. Когда в Гомеле произошло очередное столкновение на этнической почве, Министерство внутренних дел провело расследование действий местной полиции: «Расследованием этим неопровержимо было установлено, что весь погром был самым деятельным образом организован агентами полиции под руководством местного жандармского офицера графа Подгоричани, который это и не скрывал». На заседании Совета министров прозвучало много возмущенных слов, был составлен журнал заседаний с требованием предать жандарма суду. Финал был совершенно неожиданным: «На этом журнале Совета министров государь с видимым неудовольствием 4 декабря (значит, через 40 дней после Манифеста 17 октября) положил такую резолюцию: «Какое мне до этого дело? Вопрос о дальнейшем направлении дела графа Подгоричани подлежит ведению министра внутренних дел». Через несколько месяцев я узнал, что граф Подгоричани занимает пост полицмейстера в одном из черноморских городов».

Необходимостью действовать с оглядкой на царскую резиденцию объясняется крайняя осторожность, которую проявил граф Витте в истории с погромными прокламациями, подготовленными на Фонтанке, 16. Премьер-министр узнал об этом в январе 1906 г. от бывшего директора Департамента полиции А.А. Лопухина и попросил собрать дополнительные сведения. Через несколько дней, вспоминал Лопухин, «мне удалось установить, что после издания Манифеста 17 октября 1905 г. в помещении Департамента полиции была поставлена ручная ротационная типографская машина, на которой и печатались погромные воззвания. Учреждена эта типография была по распоряжению в то время вице-директора департамента Рачковского и находилась в заведовании жандармского ротмистра Комиссарова, при котором состояло 2 печатника».

Типография действовала с декабря 1905 по февраль 1906 г. и успела выпустить по меньшей мере три прокламации. По своему содержанию они не были направлены исключительно против евреев, хотя в них имелся обычный набор антисемитских высказываний. Так, в воззвании к солдатам говорилось: «…вот теперь жиды и хотят нашу матушку-Русь сделать уже царством не русским, а еврейским, или сионистским». По свидетельству А.А. Лопухина, ротмистр Комиссаров хвалился: «Погром устроить можно какой угодно: хотите на 10 человек, а хотите на 10 тысяч».

Сам Комиссаров изображал всю историю как интригу товарища министра внутренних дел князя С.Д. Урусова, его шурина Лопухина и заведующего Особым отделом Департамента полиции Макарова против министра П.Н. Дурново, который, кстати говоря, был совершенно непричастен к затее с типографией. Макаров якобы распорядился установить станок, написал воззвание к солдатам, а потом вся троица разоблачила погромную типографию. Комиссаров утверждал, что ему цинично разъяснили: «Видите ли, у нас игра, но в игре и маленькая пичка (уменьшительное от пики) подчас пригодится». Эта версия выглядит весьма сомнительно, хотя граф Витте был склонен видеть во всем эпизоде обычную министерскую склоку.

Лопухин советовал премьер-министру внезапно нагрянуть на Фонтанку и застать печатников на месте преступления. Граф Витте предпочел другой путь. Он вызвал жандармского ротмистра и приказал немедленно уничтожить станок. «При первом докладе я дело рассказал его величеству, — вспоминал граф Витте, — государь молчал, и, по-видимому, все то, что я ему докладывал, ему уже было известно. В заключение я просил государя не наказывать Комиссарова, на что его величество мне заметил, что он во всяком случае его не наказал бы ввиду заслуг Комиссарова по тайному добыванию военных документов во время японской войны».

Значительно труднее стало утаивать подобные дела после того, как приступили к работе законодательные учреждения. Когда скандальные сведения о погромной типографии всплыли в печати, депутаты I Государственной думы внесли запрос правительству. 8 июня 1906 г. на него отвечал министр внутренних дел Столыпин. Он пытался обелить своих предшественников, представив дело как незначительный эпизод, возникший по вине