Никто из них не совершил ошибку, пытаясь прокомментировать то, что произошло. Простые слова нисколько не отразили бы этот эксперимент, а могли бы только опошлить почти божественную одиссею. Во всяком случае, Рой уже понял, что Ева получила удовольствие, что же до него, то он в эти несколько часов увидел самое физически совершенное существо — причем в действии — из всех, что видел за всю свою жизнь.

Спустя некоторое время, глядя на отражение любимой в зеркале на потолке, Рой начал говорить, и ночь вступила в новую фазу их слияния, которая была почти такой же интимной, насыщенной и изменяющей их жизнь, как и фаза физического общения, что ей предшествовала. Он снова говорил о силе сострадания, развивая свою концепцию. Он говорил ей, что человечество всегда томилось по совершенству. Люди будут испытывать невыносимую боль, выносить ужасающие лишения, мириться со зверской жестокостью, жить в постоянном и жалком страхе, если только они не признают, что их страдания были платой, которую они должны заплатить за достижение Утопии — Царства Небесного на земле. Личность, руководствующаяся состраданием — и также сознающая готовность масс страдать, — может изменить мир. И хотя он, Рой Миро, с его счастливыми синими глазами и улыбкой Санта-Клауса, не верит, что он может стать лидером лидеров, который бы начал новый крестовый поход за совершенство, — однако он надеялся стать одним из тех, кто будет служить этой особенной личности, и служить беззаветно.

— Я зажигаю мои маленькие свечи, — сказал он, — по одной.

Рой говорил часами, в то время как Ева задавала иногда вопросы и получала разъяснения. Он был очень возбужден; она загорелась его идеями почти так же, как возгоралась от своих приводимых в действие батарейками игрушек и от своих собственных опытных рук.

Она особенно заинтересовалась, когда он объяснил ей, как просвещенное общество должно расширить работу доктора Кеворкяна, из сострадания помогая самоустраниться не только настроенным на самоубийство людям, но также тем бедным душам, которые находятся в глубокой депрессии, и предлагая легкий исход неизлечимо больным, бессильным, увечным, психически ущербным.

А когда Рой говорил о своей программе устранения новорожденных, о гуманном решении проблем детей, рожденных даже с легкими дефектами, которые могут сказаться на всей их жизни, Ева издала два всхлипывающих звука, подобных тем, что исторгала в экстазе страсти. Она снова прижала к груди свои руки, но на этот раз лишь в попытке успокоить бешеное биение сердца.

Когда Ева положила руки себе на грудь, Рой не мог оторвать глаз от ее отражения над их головой. В какой-то момент он подумал, что готов разрыдаться над этими совершенными на шестьдесят процентов формами и лицом.

Уже перед рассветом интеллектуальные оргазмы ввергли их в сон, а для физических совсем не оставалось сил. Рой был настолько переполнен всем, что спал без сновидений.

Через несколько часов Ева разбудила его. Она уже приняла душ и оделась, готовая к выходу.

— Ты не была такой сияющей, — сказал он ей.

— Ты перевернул мою жизнь, — ответила она.

— А ты мою.

Хотя она опаздывала на работу в бетонный бункер, она отвезла его в «Стрип-отель», в котором Прок, вчерашний шофер, оставил его багаж. Была суббота, но Ева работала семь дней в неделю. Рой восхитился ее обязательностью.

В пустыне наступало сверкающее утро. Небо было холодным, ясным и голубым.

У отеля, прежде чем Рой вышел из машины, он и Ева договорились о скором свидании, чтобы снова повторились наслаждения прошедшей ночи.

Он стоял у входа и смотрел, как она уезжала. Когда она скрылась из вида, он вошел внутрь. Миновав регистрационную стойку и пройдя через казино, он поднялся в лифте на тридцать шестой, последний этаж главного корпуса.

Рою казалось, что он вплыл, а не вошел в лифт.

Он никогда не представлял, что погоня за беглой сукой и мужчиной со шрамом приведет его к самой совершенной женщине, какая только существует на земле. Судьба — забавная вещь.

Когда двери раздвинулись на тридцать шестом этаже, Рой вышел в длинный коридор, украшенный сделанным на заказ тон в тон стенам ковром Эдварда Филдса. Достаточно широкий коридор — скорее, галерея — был обставлен французской мебелью начала девятнадцатого века и увешан картинами того времени.

Огромные роскошные апартаменты на этом этаже, как и еще на двух, первоначально предназначались для «денежных мешков», желающих испытать судьбу за игрой в казино внизу. Тридцать пятый и тридцать четвертый этажи использовались по назначению. Однако с тех пор как Агентство получило прибежище, где делались деньги и имелся потенциал для их отмывания, в апартаментах на последнем этаже обсуждалось проведение операций определенного исполнительского уровня вне города.

Тридцать шестой этаж обслуживался своим собственным консьержем, у которого был маленький офис напротив лифта. Рой взял свой ключ у дежурного Генри, который даже бровью не повел при виде измятого костюма гостя.

С ключом в руке, тихонько насвистывая что-то, Рой спешил к горячему душу, бритве и обильному завтраку в номере. Но, когда он открыл позолоченную дверь и вошел в апартаменты, он обнаружил, что его поджидают два местных агента. Они были в состоянии острого, но вежливого испуга, и, только увидев их, Рой вспомнил, что его пейджер находится в одном кармане пиджака, а батарейки в другом.

— Мы искали вас повсюду с четырех часов утра, — сказал один из визитеров.

— Мы засекли «Эксшгорер» Гранта, — сказал второй.

— Брошенный, — добавил первый. — Надо искать по всему пути его следования…

— … хотя, может быть, он мертв…

— … или спасся…

— …потому что, похоже, там кто-то побывал до нас…

— … и как бы то ни было, там есть следы других колес…

— …так что у нас немного времени, мы должны двигаться.

Рой представил Еву Джаммер: золотистую и розовую, маслянистую и гибкую, корчащуюся на черном резиновом матрасе, в большей степени совершенную, нежели заурядную. Это поддержит его, независимо от того, насколько трудным выдастся день.

Спенсер проснулся в пурпурной тени под камуфлированным тентом, но вся пустыня вокруг была залита жестким белым солнечным светом.

Свет ужалил его в глаза, заставив косить, хотя это ощущение было несравнимо с головной болью, что охватывала его голову от виска до виска. Где-то в черепе, за глазным яблоком, мелькали красные искры, словно вылетающие из-под точильного круга.

Ему было жарко. Он весь спекся. Хотя подозревал, что этот день был не слишком жарким.

Он ощутил жажду. Его язык словно распух. Во рту как будто торчал столб, упершийся в нёбо, как в крышу. В горле першило.

Он все еще лежал на надувном матрасе, головой на тощей подушке, под одеялом, несмотря на невыносимую жару, но теперь он уже лежал не один. Справа от него примостилась женщина, он ощущал ее приятное прикосновение к своему боку. Как-то получилось, что он обнял ее правой рукой, не встретив возражения. Валяй, Спенс! — и теперь он с удовольствием чувствовал ее под своей рукой: такая теплая, мягкая, гладкая, пушистая.