– И я нет. Но что же теперь делать? Как жить? Пока боги нас на ум наведут, от квиттов мало что останется. Ты сам-то веришь, что у нас есть какое-то будущее?

– Вон, посмотри, видишь крышу? – не отвечая на вопрос, Вигмар снял с плеча копье и сияющим золотым острием показал Гельду что-то внизу в долине. – Это и есть Зубастые Ворота. Скажешь старому Альрику, что я просил… Ну, сам сообразишь. Он тебе даст лошадь и кого-нибудь в провожатые. К Середине Лета будешь в Белом Зубе. Кланяйся от меня деду. Цепь для Волка на самом деле сделана из таких, как он. Удачи тебе.

Вигмар махнул рукой и пошел обратно. Пройдя шагов десять, он обернулся.

– Ты говоришь, как жить? – повторил он, вспомнив еще что-то. – Знаешь, у меня там на севере четверо детей. Три мальчишки и одна девчонка. Дети всегда родятся, что бы в мире ни делалось. Это придумал кто-то поумнее нас. – Вигмар показал острием копья в небо. – Значит, зачем-то это нужно. Вот сам и подумай: верю ли я в будущее?

Он подмигнул Гельду, махнул рукой и бодро двинулся дальше. Гельд смотрел с перевала, как Вигмар спускается с горы, ловко прыгая с уступа на уступ и помогая себе древком копья, точно третьей ногой. Довольно быстро рыжая голова Вигмара исчезла в зарослях, он растворился в Медном Лесу, как дух, этот неизбранный хёвдинг гор и лесов. Да, с таким вождем Медный Лес еще поборется. «Подумаешь! – сказал Вигмар, когда услышал о гибели Свальнира. – Мы-то живы!» Он твердо верил в то, что живет не зря, и рядом с ним предаваться отчаянию было просто глупо.

Солнечные лучи, как золотистые мягкие руки, раздвинули облака, восточный склон горы посветлел. Гельд сел на холодный валун, окруженный высокими метелками розовых цветов. Хотелось посидеть и собраться с мыслями, а старый Альрик с его лошадью никуда не денется. Прохлада ночи отступала, воздух нагревался. Уже совсем лето. Все-таки пришло, не испугалось ни звона оружия, ни дыма пожаров, ни криков и стонов. Такое яркое и радостное, что порой кажется неуместным. А ему до этого дела нет, и оно в конце концов право.

Гельд с удовольствием вдыхал запах земли, трав, можжевельника. Откуда-то даже тянуло тонким и сладким запахом земляники. На солнечных местах она уже начинает созревать. Поискать бы… Но двигаться не хотелось. Голова слегка, приятно кружилась, и Гельд лег в траву, на жестковатую упругую подстилку, где сквозь нагретые солнцем стебли медленно просачивался холод земли.

Под закрытыми веками поплыли мягкие светлые пятна. Мерещился узкий длинный Аскефьорд, корабль, идущий вдоль знакомых берегов. Он видел песчаную площадку под высокими соснами, толпу женщин, прижимающих к глазам концы головных покрывал. В каком они племени, под чьим стягом проводили в битвы мужей и сыновей – какая разница? Что от этого изменится в их лицах, где горе слито с живой надеждой, с ожиданием?

Одна стоит впереди всех, как норна, – молодая, стройная, с бледным, печальным, но светлым лицом. Корабль упирается носом в берег, с него начинают прыгать люди. Молодой светловолосый мужчина с лицом, изуродованным множеством мелких шрамов, осторожно сползает с борта, и его поддерживают руки сразу двух товарищей. Женщина делает шаг к нему. Он видит ее и замирает на песке перед кораблем. Он ждет, не сводя с нее глаз. Ингвильда дочь Фрейвида подходит к нему вплотную и обнимает осторожно и бережно, точно он может рассыпаться у нее в руках. Хродмар Удачливый прижимает к себе ее голову в белом покрывале, которое чуть было не заменилось на серое вдовье, и в голове у него звучит бессмысленное и упрямое: «Больше никогда. Никуда. Ни за что…» Может быть, со временем он и передумает, потому что дух человеческий, как трава, никнет под бурями и оживает под солнцем. Но сейчас они стоят молча, и само время для них не существует. Их война была слишком долгой, дольше, чем у других, и сейчас они не хотят знать весь этот мир, который не дает жить их собственному миру. Они стоят, тесно прижавшись друг к другу, как сделанные из одного камня, и кажется, что никакая сила теперь не оторвет их.

А еще ему виделись высокие белые скалы, блеск синей воды под лучами солнца. Это сейчас… или через месяц… или через год… Это будет, потому что так должно быть. Через Витфьорд или через сердце Гельда плывет корабль с золоченой головой на штевне, под ярким красно-синим парусом. А на высокой скале над фьордом стоит молодая девушка, Борглинда дочь Халькеля, и смотрит вниз, на корабль, будто с неба. Он далеко, но она ясно видит его и узнает высокого молодого воина в красном плаще. Даг сын Хельги тоже видит ее. Борглинда приветственно поднимает над головой обе руки, и солнце стоит прямо над ней, точно это его, светило живых, она протягивает Дагу. Так будет, и про них опять скажут, как сказано было много веков назад:

Посватались к ней,

и в брачном покрове

замуж она

за Ярла пошла;

вместе супруги

жили в довольстве,

достатке и счастье

и множили род свой.[30]

Они так подходят друг другу, как те Эрна и Ярл, которых сосватал сам Златозубый Ас Хеймдалль. И от них, быть может, произойдет новый конунг, герой и спаситель, во всем равный тому, что

…знал птичий язык,

огонь усмирял,

дух усыплял,

тоску разгонял он;

восьмерым он по силе

своей был равен.[31]

Все вокруг него говорило: и солнечные лучи, сплетенные с ветром, и ветер, сплетенный с метелками розовых цветов. Цветы и ветер тоже пели священные строки, и ухо невольно напрягалось: послушать еще немножко, и начнешь понимать… И Гельд твердо верил, что его «предсказания» окажутся не менее верны, чем мрачные пророчества великанов в Стоячих Камнях. Ведь даже после Гибели Богов кто-то останется.

«А я-то кто?» – вдруг подумал Гельд. Этот вопрос встал в его голове с такой остротой и ясностью, что он открыл глаза, надеясь увидеть ответ среди цветущих стеблей. Даже имен у него оказалось два. Он жил с барландцами, с фьяллями и квиттами, он был торговцем и воином, он любил Эренгерду и был любим Борглиндой. А сейчас он сам себе казался никем и нигде, но это не огорчало. Он просто сел передохнуть, вырвался ненадолго из кипения человеческого мира, чтобы взглянуть на него со стороны. Ему было так легко и хорошо на этом цветущем склоне под лучами солнца, точно он стал богом. Он просто человек – единственный, кем ему так приятно быть. Просто странник от одного человеческого сердца к другому. Ему слишком нравятся они все, чтобы он мог выбрать одно или два. Как сам Хеймдалль-Риг, друг и родич никому и всем.

Шагал он по самой

средине дороги;

к дому пришел,

дверь была отперта;

в дом он вошел:

пылал там огонь…[32]

Дом уже был виден отсюда: дерновая крыша усадьбы со странным и забавным названием Зубастые Ворота. И дверь будет отперта, и огонь запылает в очаге… А чтобы он сам, подкинутый богами в общий человеческий дом, оказался достойным гостем – это зависит от него.