– Утопист ты, Плаки, вот ты кто. Утопист с безумным взором, разве не так? Позволь, я скажу тебе, какого рода утопию ты создашь, подарив миру мумифицированного Иисуса Христа. Генри Торо когда-то написал, что большинство людей «ведут жизнь, полную тихого отчаяния». Это чертовски точная формулировка. На свете очень много одиноких людей и очень много людей испуганных. Они могут не показывать своего страха, но это действительно так. Вера в Христа – единственное, что есть у большинства людей западного мира. Потому что даже если они и не практикуют христианских обрядов – а большинство из них фактически христианами не являются, – они по-прежнему верят в христианского Бога. И в минуты отчаяния, которые сопутствуют смерти, или тяжелой болезни, или Унынию, они обращаются к своей вере в Бога. Это единственное, что дает силы сопротивляться жизненным невзгодам. Главная функция религиозной веры – уничтожение смерти. Она помогает людям избавиться от страха перед неизбежностью смерти и страха перед неизвестностью, что же будет после нее. Если станет известно, что Иисус умер – и остался мертвым, то есть не воскрес, – то какое же утешение им остается? Боюсь, многие придут к следующему выводу, что коль Иисус мертв, то, значит, мертв и Бог. А если Бога нет, что же тогда остается? Понимаете, к чему я клоню?

Нам случилось жить в период утраты моральных устоев, как следствие тех перемен, которые сейчас происходят. Люди уже теряют остатки надежды. Окружающий мир находится в состоянии хаоса, и у людей уже почти не осталось никаких средств для его спасения. А теперь подумай, что сделает с людьми известие о том, что Иисус давно мертв. Твой план столкнет человечество в век мрачного отчаяния и полной безнадежности. Люди впадут в панику. Начнется волна самоубийств. Пенсионеры будут горстями глотать снотворное. Дантисты станут впадать в истерику возле своих бормашин. Торговцы станут отменять заранее намеченные сделки. Секретарши примутся тупо таращиться на пишущие машинки. Матери пустятся в бега, забросив своих чад. В психиатрических клиниках останутся только стоячие места. Страну захлестнет преступность. Повсюду будет море крови, лица людей превратятся в злобные мрачные маски. От стабильности общества останутся одни лишь воспоминания.

– Ах, Марвеллос, как ты любишь все излишне драматизировать. Согласен, кое-кто от страха наложит в штаны. Дряхлые старцы, фанатики и слабые духом. Конечно, хорошего в этом мало, но, черт возьми, если мы собираемся вывести в ходе эволюции новую расу, способную развиваться в правильном, нужном направлении, без этого нельзя. Эволюция всегда влечет за собой потери, это неизбежность. Кроме того, найдется немалое число людей, которые поймут нас правильно. Признание смертности Иисуса вполне может стать новым стартом для людей Запада. Шелуха лжи отлетит, и откроется новая, честная возможность понять, кто же мы действительно такие какое место занимаем во вселенной, в каких отношениях находимся с теми силами, которые именуем Богом. Молодежь это точно поймет. Молодежь это проглотит. Молодые творческие личности с радостью воспримут такой шанс и немедленно приступят к созданию более свободного, радостного и реалистичного общества и соответствующей культуры. А к чему вся эта чушь о «стабильном обществе»? Ты, должно быть, шутишь! Природа нестабильна. Жизнь нестабильна. Стабильность – штука неестественная. Единственный вид стабильного общества – полицейское государство. Можно иметь либо свободное общество, либо стабильное. Иметь и то, и другое – невозможно. Приходится выбирать. Что касается меня, то я предпочитаю свободное, естественное, органичное общество обществу, жестко регулируемому, неестественному. Если люди настолько слабы, что цепляются за теорию о райской жизни, чтобы заглушить в себе страх перед смертью, тогда, возможно, они достойны и страха, и смерти. И если у них не развита совесть, если, чтобы удержаться от безумия, чтобы не скатиться до повальных грабежей и убийств себе подобных, им требуется христианская ложь, то и хрен с ними, чуваки! Пусть тогда сходят с ума, потому что безумия и преступления они тоже достойны, они это заслужили!

Мой желудок выдал настоящую руладу, как будто желудочно-кишечный тракт был то ли саксофоном, то ли трубой, на другом конце которой был тот самый черный парень по имени Роланд Керк. Я попытался заглушить ее, сжав то, что находилось в области этого самого тракта, но в результате прозвучало новое соло а-ля Роланд Керк. Мне подумалось, что, если я в ближайшее время что-нибудь не съем, меня ждут крупные неприятности с музыкальным союзом.

– Ты помнишь сестру Элизабет и сестру Хилари? – спросил я Перселла. – Они поклялись стать невестами Христовыми. Как ты думаешь, каким образом на них повлияет известие о невоскресшем Иисусе Христе? Как это повлияет на других отважных монахинь и священников, с которыми ты познакомился за этот год? Неужели они заслуживают смерти и страха, Плаки? А твои родители, брат и сестры, добрые прихожане Епископальной Церкви, как быть с ними? Неужели и они заслужили того, чтобы выбить у них из рук их веру? А мои родители? Они прекрасные люди, они всегда заботились обо мне и всех тех, кто их окружает. Их всегда отличали доброта, щедрость, способность к сопереживанию. Религия – единственное, что есть у моей матери в этом мире. Неужели то, что она отдала свое сердце и душу доктрине, которая в принципе – обыкновенный миф, мы должны превратить во прах, уничтожить эту самую доктрину? В конце концов, эта доктрина содержит в себе примеры высочайшей морали! Моя мать счастливо прожила большую часть своей жизни именно благодаря христианским нормам. Несмотря на всю фальшь сопутствующего им знания. Разве важно то, что Евангелие во многом лживо? Ведь оно – увлекательнейший рассказ, а слова его главного героя – превосходные слова, которым можно следовать даже в нашей сегодняшней суровой жизни. Мой моральный кодекс, да, пожалуй, и твой, если ты признаешь наличие моральных устоев у каждого человека, произрастает как раз из христианства. Разве мы ему ничем не обязаны? Разве мы имеем право замутить чистый источник морали? Разве есть у нас право порушить жизнь моей матери? Миллионов других матерей?

Ответить сразу Плаки не смог. Он замолчал и задумался. Прекратились даже звуки, издаваемые его голодным желудком. Настроение Плаки напоминало загородный пансионат поздним вечером, когда повар жарит печенку с луком, все притихли, и даже телевизор находится на последнем издыхании. Спустя какое-то время он тем не менее сказал:

– Я не имею ничего против Иисуса. Не его вина, что убийства и обман совершаются от его имени. Он был самым великим чуваком в мире. Сказать вам, что я о нем думаю? Он жил по тем правилам, которые проповедовал. Он учил на своем собственном примере. Всю свою жизнь он прожил честно и не шел ни на какие компромиссы, никогда не кривил душой. Кроме того, он выступал не только против власти, но и против собственности. Моему сердцу дорог всякий, кто выступает против власти и собственности. Иисус? Черт побери, да я обожаю этого чувака!

– Да, Плаки, – сказал я, – я это знаю. Мы понимаем, что тебя раздражает вовсе не Христос и не его учение.

– Точно. Мне жутко не нравится то, что из него сделали и в кого превратили. Мне ненавистны извращения, тирания и ложь, связанные с его именем. Одного не могу понять в тебе, Марвеллос, – почему ты оправдываешь ложь только из-за того, что она способна сделать хоть что-то доброе. Ты же собирался стать ученым. А мне всегда казалось, что для ученых главное – факты, независимо от последствий.