Мир прежде не имел для меня особого смысла. Все мы находились на этой планете, вращавшейся в космосе, по причине, которую никто не мог объяснить. Но теперь, когда я стоял в ледяной тени Йог-Сотота, на каждую тайну человеческой жизни, на все наши суеверия и религии, казалось, был найден ответ.

Фундаментальным фактом нашего существования на этой планете являлось то, что мы не были первыми. Нашу фольклорную память будоражили привидения, галлюцинации, мифы и странные суеверия. Время творения, как называли его аборигены. Прошлое время. Время до нас – когда Землей правили Древние.

Низкий барабанный бой буквально бомбардировал уши, когда черная тень постепенно опускалась на молодого мистера Биллингса. Вокруг него потрескивали молнии, между пальцев били разряды. От волос летели искры. Он исступленно кричал, а облако опускалось все ниже и ниже. Изо рта у него, как из сварочного аппарата, вылетал сноп искр.

– Я буду править вами всеми! – кричал он нам. – Я буду жить вечно и править вами всеми!

Не говоря ни слова и даже не взглянув на меня, Миллер бросился к алтарю. Бурый Дженкин кинулся было за ним, ударил по воздуху когтями, но не рискнул идти дальше.

– Сержант! – закричал я. – Сержант!

Но Миллер уже изо всех сил карабкался на гору костей. И я внезапно понял, что он пытается сделать. Только один человек, – объяснял молодой мистер Биллингс, – только один человек сможет, как и Древние, охотиться на вас и пожирать вас. Но что, если этим человеком станет не молодой мистер Биллингс? Что, если этим человеком станет…

Миллер бросился на Биллингса и со всей силы швырнул его на окровавленные останки Ванессы Чарльз. Биллингс в ужасе закричал, но Миллер ударил его ногой. Один раз, а потом еще, еще и еще. Биллингс заскользил вниз по крошащемуся склепу из детских костей, пока не свалился на спину у стены часовни, задрав ногу вверх.

Миллер встал на его место. Выражение лица у него было крайне странное. Блаженное, мученическое, но при этом вопиюще удовлетворенное. Как будто он, наконец, удостоился чести оказать обществу некую услугу. Неудивительно, что он поверил в Бурого Дженкина с самого начала. Он был почти святым.

Холодная черная туча с ревом опустилась на него, словно театральный занавес. Какое Йог-Сототу дело, какого человека она окутает? На мгновение глаза у Миллера засветились, потом по всему телу забегали электрические разряды, волосы встали дыбом, руки вытянулись в стороны. А затем гигантская черная туча с грохотом взмыла вверх, в ядовито-желтое небо. Раздался утробный звук такой силы, что я скорее не услышал его, а почувствовал – по боли в ушах. Вскоре боль прошла.

Ошеломленный Биллингс начал карабкаться, спотыкаясь, на гору костей, пока не достиг окровавленной опустевшей вершины.

– Меня! – закричал он в небо. – Меня! Вы должны были забрать меня!

– Et maintenant pourquoi?[83] – заверещал Бурый Дженкин, взбешенный еще сильнее. – Tu as promised me alles, you fucker! Et maintenant c’est tout disparu, dans cet cloud![84]

Биллингс со стоном упал на колени и, всхлипывая, бил себя в грудь. Бурый Дженкин подбежал, встал над ним и плюнул ему в лицо. Нити слюны повисли у Биллингса на щеках, на ушах и ресницах.

– Зачем я страдал и боролся все эти годы, ублюдок? Зачем?

Биллингс сжал кулаки и выл, словно переживал невыносимое горе. Бурый Дженкин с ненавистью смотрел на него. Затем привычным быстрым движением провел когтями Биллингсу по горлу, вырвав ему гортань. Обливаясь алой кровью, Биллингс скорчился и рухнул. Одна нога у него продолжала подрагивать. Бурый Дженкин стоял, держа в когтях кусок мяса. Его верхняя губа изогнулась в каком-то подобии ухмылки.

После секундного колебания я бросился бежать. Мазуревич, увидев это, не предпринял никакой попытки остановить меня. Возможно, он относился к человеческой дилемме более философски, чем ему приписывали. А может, у него просто не было желания преследовать меня. Чтобы Сатана бегал за каким-то там человечком?

Я пронесся по кладбищу, перепрыгнул через ручей и вскарабкался по крутому, скользкому склону. Мрачное небо зловеще нависало надо мной, море издавало звук, которого я никогда раньше не слышал: тягучее маслянистое клокотание. Возможно, Мазуревич не стал меня преследовать, потому что закончил свое дело. Он проконтролировал рождение Йог-Сотота, Нечестивой Троицы, так что отныне Бог никогда уже не будет править этой планетой.

Задыхаясь и обливаясь потом, но при этом испытывая жуткий озноб, я стал взбираться по пожарной лестнице на крышу. На середине пути одна ржавая перекладина отвалилась и упала вниз, на террасу. Я услышал, как она глухо звякнула, подпрыгнув. Долгие двадцать секунд я держался за поручень, дрожа от страха. Затем снова стал подниматься, не переставая молиться.

Балансируя и тяжело дыша, я пошел по скользкой крыше. Вдали над Английским каналом сверкнула молния. Прогремел гром, эхом разнесшись по округе. Наконец я добрался до люка, открыл его и в последний раз оглянулся. Я и не думал никогда, что доживу до 2049 года… И вот он передо мной, с отравленным воздухом, умирающей растительностью, с морями, вязкими от нефти. Где-то там холодная черная тень Йог-Сотота уже порождала новое потомство. Возможно, они заслужили планету, которую унаследовали. А мы определенно заслужили потерять ее.

Я спустился через люк, закрыл его и услышал, как на стекло упали последние капли кислотного дождя.

Спустившись в гостиную, я обнаружил там Дэнни и Чарити, а также констебля Джонса, еще двух офицеров полиции и толпу растерянных копов в штатском.

– Где сержант Миллер? – спросил Джонс. – Я думал, он с вами.

– Нет, – ответил я. – Я его не видел.

– Что у вас с ногой? – спросил Джонс. – Похоже, придется наложить швы.

Я опустил глаза: правая штанина потемнела от подсыхающей крови. Бурый Дженкин глубоко рассек мышцу, но с момента моего побега из часовни я просто не чувствовал боли.

– Я… э… зацепился, – сказал я. – Об острый угол чемодана.

– Что ж, похоже, придется наложить швы, – повторил Джонс. – И сделать прививку от столбняка.

– Куда же тогда делся Дасти? – спросил один из офицеров, вынимая сигарету и зажигая ее одной рукой. – В доме викария – миссис Пикеринг, похожая на мясной прилавок в Сэйнсбери. Здесь весь этот бардак, а Миллера нигде нет.

– Я думал, он с вами, – повторил Джонс, нахмурившись, будто я только что вошел в комнату.

Я покачал головой:

– Простите, я не знаю, где он.

И в каком-то смысле это была чистая правда. Я не знал ни где он, ни что с ним. Я лишь молился, чтобы он не слишком сильно страдал.