Порыв ветра бросил в окно мелкие снежные кристаллы, и Гарнер обнаружил, что пытается представить, как будет выглядеть ночь в этой холодной земле. Он вообразил, как небо растворяется, открывая усеянный звездами небосвод, как галактика вращается над ним подобно шестеренке в огромном непознаваемом механизме. А за пределами всего этого – пустота, в которую люди посылают свои молитвы. Ему пришло в голову, что он может уйти прямо сейчас, выйти в долгие сумерки и шагать, пока земля не разверзнется перед ним и он не начнет спуск по странной лестнице, в то время как мир вокруг него будет распадаться на снег и ночь.

Гарнер закрыл глаза.

Долгое время Брайан воображал себе воссоединение с сыном. В первые дни эти фантазии отличались зрелищным насилием. Он находил похитителя и вскрывал ему голову гвоздодером. Чем больше проливалось крови, тем дальше он отходил от собственного чувства вины. Место действия часто менялось: кишащий тараканами многоквартирный дом; заброшенный склад на верфи по улице Чапитулас; сборное бунгало с американским флагом на фасаде и двухдверным хэтчбеком на подъездной дорожке.

Иногда этот человек жил в одиночестве, иногда у него была собственная семья. Во втором случае Брайан отыгрывал роль морального палача, заливая стены кровью похитителя, но оставляя в живых его жену и ребенка – освобождая их, как ему представлялось, от тирании. Не важно, каким был сценарий, – Тоби всегда был там, всегда был цел; унося его, Брайан чувствовал, как лицо сына прижималось к его плечу, чувствовал, как жар детских слез пропитывал рубашку. Теперь ты в безопасности, говорил он. Папа нашел тебя. Папа здесь.

Когда прошло несколько месяцев, он перепоручил героизм полиции. Это стало первой его уступкой реальности. Он проводил время, бездействуя в гостиной, пил больше, работал меньше, пока владелец автомастерской не сказал ему взять отпуск, долгий отпуск, такой, какой ему потребуется. Брайан едва это заметил. Он ждал, что красно-синие дискотечные огни полицейской машины осветят темноту снаружи, наделят ночь какой-то формой и границами. Он ждал, что зазвонит телефон, и его пригласят в участок, где сообщат радостное известие. Он проигрывал в голове сценарии, прикидывал различные исходы, угадывал собственные реакции. Он набирал вес и терял время.

Иногда Брайан выбирался из кровати посреди ночи, тихо, чтобы не разбудить жену, и садился в машину. Гонял по городу на опасных скоростях, пялился в пустые глазницы неосвещенных окон. Иногда вылезал из машины и становился перед какими-то из этих домов, высматривая и выслушивая знаки. Часто из-за этого вызывали полицию. Когда полицейские понимали, кто он, то были обычно столь же вежливы, сколь и непреклонны. Брайан гадал, не похититель ли вызвал копов. Он представлял себе, как возвращается в эти дома с пистолетом.

Это было в первые дни того, что позже назвали Плачем. Тогда большинство людей еще не знало, что происходит что-то необычное. То, что они слышали, – если они вообще что-нибудь слышали, – было приправлено слухами и преувеличениями. Туманом сплетен в барах и церквях. Это было до кровопролития. До того, как мольбы Христу застряли у них в глотках.

Эми не говорила Брайану, что винит его. Вместо этого она решила избегать разговоров о само́м похищении и любых вопросов о невнимательности ее мужа. Как только полиция исключила их из числа подозреваемых, собственная вина перестала быть предметом обсуждения. Брайан был подсознательно благодарен за это, потому что мог сосредоточиться на поддержании своего горя. Молчание разрасталось между ними как ледник. Спустя несколько месяцев они уже проводили целые сутки, не перекинувшись ни словом.

В одну из подобных ночей Эми подкатилась к нему и поцеловала в затылок. От этого Брайан заледенел, его захлестнули ужас и смятение; он почувствовал, как внутри шевелится чувство вины, огромное, но казавшееся далеким, словно кит, проплывающий под лодкой. Ее губы, прикасавшиеся к его коже, были горячими и рождали теплые волны, катившиеся через шею и плечи до самых ног, как будто Эми вколола ему что-то восхитительное. Она становилась все более страстной, прикусывала Брайана зубами, пробиваясь сквозь его отстраненность. Он повернулся и поцеловал ее. И ощутил моментальный подъем энергии, устрашающий, отчаянный импульс; он навалился на нее всем весом и вдавил свои губы в ее, стуча зубами о зубы. Но за этим немедленно последовал каскад нежеланных образов: Тоби, хнычущий где-то в темноте, ожидающий, когда папа его спасет; Эми, одетая в ночную рубашку посреди дня, мертво глядящая на солнечный свет, льющийся в окна; игровая площадка и удаляющаяся колонна детсадовцев. Когда она засунула руку под простыню, то обнаружила его вялым и неготовым. Он открыл рот, чтобы извиниться, но она протолкнула туда язык, нетерпеливо и грубо работая рукой, как будто от этого зависело больше, чем Брайан мог себе представить. Позже он узнает, что так и было. Ее зубы рассекли его губу, и в рот к нему заструилась кровь. Эми слишком сильно дергала его, и Брайану становилось больно. Он высвободился из ее объятий.

– Господи, – сказал он, вытирая губу. Кровь казалась ему нефтяной пленкой в горле.

Эми отвернулась от него и уткнулась лицом в подушку. На мгновение ему показалось, что она плачет. Но только на мгновение.

– Милая, – позвал он. – Эй.

Брайан коснулся ее плеча пальцами; Эми отдернулась от него.

– Ложись спать, – ответила она.

Он разглядывал рельеф ее обнаженной спины, бледной в свете фонарей, сочившемся через жалюзи, злой и опустошенный.

На следующее утро, когда он вошел в кухню, Эми уже не спала. Уже был сварен кофе, заполнявший комнату ароматом хорошей обжарки, а она облокачивалась на стойку с чашкой в руке, одетая в розовый махровый халат. Ее темные волосы были еще влажными после душа. Она улыбнулась и сказала:

– Доброе утро.

– Привет, – ответил Брайан, пытаясь уловить ее настроение.

Шустрик, пес Тоби, бросил на него горестный взгляд со своего привычного места под кухонным столом. Эми хотела от него избавиться – говорила, что не может на него больше смотреть, – но Брайан не позволил ей этого сделать. Когда Тоби вернется, убеждал он ее, то не поймет, почему мы так поступили. Какое ужасное чувство руководило нами. И Шустрик остался, и его понурое, печальное присутствие вгрызалось в них обоих голодным зверем.

– Привет, малыш, – сказал Брайан и почесал шею пса пальцем ноги.

– Я сегодня прогуляюсь, – сказала Эми.

– Хорошо. Куда?

Она пожала плечами.

– Не знаю. В хозяйственный магазин. Может, до питомника растений. Хочу найти себе занятие.

Брайан посмотрел на нее. Солнечные лучи создавали ореол вокруг ее тела. Эта новая решимость вкупе с ласками прошлой ночи показались ему добрыми знаками.

– Хорошо, – сказал он.

Брайан уселся за стол. Там для него лежала газета, все еще перетянутая резинкой. Брайан сорвал ее и развернул первую полосу. Он уже чувствовал притяжение бутылки «Джека Дэниелса» в шкафу, но, когда Эми склонилась над его плечом и поставила перед ним чашку с кофе, смог преодолеть зов виски с легкостью, которая удивила его и обрадовала. Он пробежался ладонью по предплечью жены, сдвинул мягкий розовый рукав и поцеловал внутреннюю сторону запястья. Им овладела дикая и необъяснимая надежда. Он вдохнул чистый, благоуханный запах Эми. На мгновение она задержалась рядом с ним, а потом мягко высвободилась.