Офелия надеялась, что он опишет картину их будущего в чуть более розовом свете.

– А потом? – продолжала настаивать она.

– Потом решение будет за тобой. Я буду ждать от тебя предложения.

Она подавилась кашлем. На памяти Летописцев, с исторической точки зрения, никогда еще ни одна женщина Полюса не преклоняла колено с кольцом в руке, предлагая мужчине руку и сердце!

– Решение будет за нами, – поправила она.

На удивление похабный куплет, долетевший с площади, пронесся между ними.

– Я еще не сказал, что приму твое предложение.

Офелия вытаращила глаза за стеклами очков. Она не смела шевельнуться, опасаясь вызвать невольный удар когтей, но дорого дала бы, чтобы различить выражение этого лица, которое всегда видела исключительно серьезным. Было ли это и впрямь, во что с трудом верилось, первым проявлением юмора? Неужели Торн действительно попытался вызвать у нее улыбку? Она прикинула, какой путь прошли они оба с той мрачной встречи под дождем Анимы – он в своей медвежьей шубе и она со своим воробьиным голоском.

– Я уж постараюсь быть как можно убедительней.

Торн склонился над ней, заменив всю ночную тень неба еще более горячей тенью своего тела. Движение было неловким, чуть дрожащим, как если бы он по-прежнему стеснялся перед Офелией своих слишком выпирающих костей.

– Когда моя тетка потеряла детей, меня ей не хватило.

В этом отрывистом признании звучало некое беспокойство, которое Офелия уже несколько раз подмечала у Торна. Оно походило на гнев, не будучи им.

Это был почти вызов:

– А тебе меня хватит?

Офелия всмотрелась в эту черную дыру, поглотившую все до единой звезды. Вместо ответа она отдала ему все свои запасы нежности. Торн был во многих отношениях очень неудобным мужчиной, но рядом с ним она чувствовала себя такой живой! Другой изменил ее, да. Он сделал ее самой неуклюжей из всех анимистов. И именно потому, что была самой неуклюжей, она постаралась стать лучшей чтицей. И именно потому, что она стала лучшей чтицей, их с Торном жизненные пути пересеклись.

Может, она о многом сожалела, но точно не об этом.

И всё же чуть позже, когда пламя зари уже заливало всё вокруг, она выбралась из высоких трав с некоторым смущением. Какая-то девушка сидела у подножия холма на скамейке автобусной остановки. Очки Офелии покраснели. Как давно она там? Слышала ли она их? Девушка осторожно вертела в руках флакон с дезинфицирующей жидкостью, скатившийся накануне вечером по склону, – по всей вероятности, она извлекла его из крапивы. Офелия была почти уверена, что та не из пассажиров дирижабля. На ней были почерневшая от земли одежда и пара простых холщовых туфель, но глаза блестели поразительно живо. Стоило Офелии незаметно оправить свою тогу, как эти глаза устремились на нее, словно притянутые движением. Девушка тут же положила флакон, встала со скамейки и начала подниматься на холм.

– Торн. К нам кто-то идет.

– Я видел, – проворчал он, застегивая рубашку до самого горла и приглаживая ладонью разлохмаченные волосы. – Но она пришла не одна. И даже больше того.

И действительно: мужчины, женщины, дети и старики подходили к ним по дороге и по полям. Им не было числа. Офелия удивлялась, как она могла не заметить такие толпы, но потом обратила внимание на их крайнюю сдержанность. Они передвигались без шума и спешки, но с неумолимой решительностью. На всех были одинаковые испачканные в земле одежды и у всех тот же горящий взгляд, что и у девушки.

– Кто вы? – спросил у них Торн.

Несмотря на властность вопроса, вновь прибывшие не ответили. Зато направились прямо к нему. На холме с оливковой рощей скоро не останется места.

Офелия знала, что они с Торном были здесь пришельцами, но эти крестьяне показались ей излишне целеустремленными.

– Предупредим остальных, – прошептала она.

Они добрались до деревни, спустившись по противоположному склону холма, а за ними катился человеческий прилив, размах которого нарастал с каждой секундой. На площади они обнаружили только бессознательные тела, лежащие в тени платанов, невероятное количество пустых бутылок и оглушительный запах алкоголя. Единственным бодрствующим человеком был Амбруаз, одно колесо которого застряло между двух булыжников, так что он кротко взывал о помощи – похоже, уже довольно долго. Шарф изо всех своих шерстяных силенок тянул за его инверсивную ногу, пытаясь высвободить кресло.

Амбруаз облегченно улыбнулся, завидев Офелию и Торна, потом выпучил глаза, обнаружив вдали приближавшуюся толпу.

– Кто они, местные деревенские?

– Будем надеяться, что нет, – откликнулась Офелия, высвобождая колесо. – Иначе я плохо представляю, что мы расскажем про разграбленные винные погреба. Нужно быстрее разбудить остальных.

Торн ведрами лил воду на спящих, не обращая внимания на протестующие вопли вокруг себя. Более деликатный Амбруаз поднес холодной воды Блэзу, которого единственный глоток алкоголя привел в отключку, но когда он хотел так же услужить профессору Вольфу, галстук последнего влепил ему пощечину, заразившись на редкость сварливым анимизмом хозяина.

Офелия со своей стороны долго трясла за плечо Элизабет, которую нашла скорчившейся в позе зародыша на скамейке. Опухшие веки разошлись, обнажив две налитые кровью щели.

– Ох, моя голова… Плохие Парни заставили меня выпить. Я никогда раньше… М-м-м. Кажется, я осы´пала Леди Септиму кучей, ну просто кучей запрещенных слов. Долго же придется каяться.

Офелия помогла ей подняться.

– Позже. У нас гости.

Крестьяне уже заполняли улицы и виноградники, пока не окружили площадь, сделав любое отступление невозможным. Для вавилонян пробуждение оказалось тяжелым. Долгое время два народа стояли лицом к лицу, глядя друг на друга: одни – пошатываясь и до конца не протрезвев, другие – крепко держась на ногах и испытующе всматриваясь.

Мутные глаза против глаз пронзительных.

Ждали ли жители этого ковчега объяснений? Или извинений? А вдруг они собирались отослать нелегалов туда, откуда те явились, но уже без дирижабля? Офелия обменялась с Торном напряженными взглядами. У нее возникло ощущение, что одно-единственное слово может развязать враждебные действия.

– Покой и впрямь нам только снится.

Голос профессора Вольфа разорвал тишину, как удар секача. Он жевал в зубах сигарету, которую безуспешно пытался прикурить, щелкая старой зажигалкой. Это не было его привычным сарказмом. Он казался просто разочарованным.

– Покой везде, а здесь – в еще большей мере, чем где-либо! Ну же, dear friend, когда вы наконец избавитесь от вашего прискорбного пессимизма?

Сигарета профессора Вольфа упала к его ногам.

Офелия не поверила своим очкам, увидев, как сквозь толпу крестьян прокладывает себе дорогу Лазарус. Его прекрасный белоснежный сюртук был перепачкан землей, а серебристые волосы слиплись от пота, но он лучился радостью. Решительно, этот старый человек в любых обстоятельствах сохранял свои повадки фокусника, готового выскочить оттуда, откуда его не ждали. По всей деревенской площади раздались перешептывания вавилонян, у которых с уст не сходило его имя: из всех бесправных он был самой большой мировой знаменитостью, прославившись как путешественник и изобретатель. Кстати, Уолтер, его механический лакей, был по-прежнему рядом с ним, но такой заторможенный, что Лазарус достал огромный ключ, чтобы его завести.