Феи носились над садом, осыпая баргестов пригоршнями лепестков, щебеча и хихикая в ответ на их недовольный рык. Видя вокруг улыбки и слыша смех, Ник почувствовал, как жар в животе превращается в жгучее пламя. «О, как, блин, очаровательно! – подумал он. – Как, блин, волшебно!» Сердце рвалось из груди, горячая черная кровь пульсировала в висках, боль стала нестерпимой – в голову будто вогнали гвоздь. И все это – из-за нее. Из-за Владычицы. «Убей ее!» – застонал тот, Другой, в голове. И Ник больше не стал спорить и возражать. Оба – и сам Ник, и этот Другой, его второе я – делили на двоих одну и ту же жгучую черную кровь, оба хотели, чтоб боль унялась.

Ник вынул нож и осторожно, стараясь держаться в тени, двинулся к Владычице, но никто и не взглянул в его сторону. «Придурки, – подумал он. – Жрут за обе щеки, резвятся, как малолетки, и не видят ничего под собственным носом». Боль усилилась так, что помутилось в глазах. Чудом не упав в обморок, Ник ухватился за спинку трона и увидел прямо перед собой профиль Владычицы и изящный изгиб ее шеи.

Крепче сжав нож, он подумал о том, как приятно будет вонзить лезвие в ее мягкое тело. «Да, – думал он, – пусть боль исчезнет. И Туман тоже. Пусть рассеется весь этот жуткий кошмар». Он поднял нож, готовясь ударить ее в горло.

Владычица с невероятной простотой и изяществом повернулась к нему и устремила на него жесткий холодный взгляд. Ник замер. Казалось, этот взгляд пронизывает его насквозь, до самой глубины души. Тот, Другой, закричал, но Ник будто окоченел, не в силах ни шевельнуться, ни хотя бы моргнуть. Из глаз его покатились слезы.

Владычица схватила его за запястье. Тонкие, такие хрупкие с виду пальцы сжали руку Ника, как клещи. От их прикосновения руку сковало холодом. Негромко вскрикнув, Ник выронил нож.

Быстро переглянувшись с троллем, Питер кинулся к Владычице.

– Что, моя повелительница? – спросил он, свирепо взглянув на Ника.

Ник не сомневался: стоит ей только дать знак – и Питер тут же перережет ему горло. Но Владычица молча потянула его к пруду, и Ник обнаружил, что не может противиться ее воле. Прежде чем он успел сделать хоть вдох, она увлекла его под воду и потащила в глубину. Ник понял: она решила утопить его. Другой в голове снова закричал, и на этот раз Ник закричал тоже. Вода тут же хлынула в легкие, и на миг Ник пришел в замешательство: он ожидал боли, удушья, смерти. Но нет, вода наполнила легкие, как глоток свежего весеннего воздуха, гася огонь в желудке, унимая болезненный стук в голове.

Ник почувствовал биение пульса, но пульс был не его. Он исходил извне, разом со всех сторон. Прямо перед Ником в воде показались несколько толстых извилистых столбов, спиралями уходящих вниз и исчезающих в глубине. Ник понял: он – под яблоней, а это, должно быть, ее корни. Коснувшись одного из них, он ощутил пульс, биение теплой влаги, струившейся по толстому корню, как по огромной артерии.

Не выпуская руки Ника, Владычица устремилась в глубину. Нежное сияние потянулось им навстречу, окутало их, и в глазах вдруг прояснилось. Над головой показались луна и звезды. Внизу простирался Авалон, но не такой, как сейчас, а тот, каким он был когда-то. Ник, точно рыба, плыл над лесом, скользил над долинами и рощами. Внизу сверкали огоньки миллионов дивных созданий, вокруг высоких стоячих камней плясали нимфы, по пастбищам, покрытым ковром полевых цветов, галопом неслись кентавры, деревья всех мыслимых расцветок поблескивали в серебристом свете луны. И во всем вокруг струилось волшебство, все вокруг окружал мерцающий ореол чего-то хрупкого и прекрасного, что следовало беречь и защищать. Ник потянулся к волшебству, и волшебство потянулось ему навстречу, расцвело в его сердце, будто любовь. В ушах негромко, будто тихое пение вдали, зазвучал голос Владычицы: «Я – твой лес, твоя земля, твоя вечность. Я – твоя жизнь. Я – твоя смерть. Я – все для тебя, отныне и навсегда. Люби меня. Люби меня. Люби меня вовеки».

«Да, – отвечал Ник. – Вовеки».

Владычица потянула его наверх, к луне. Луна приближалась, росла… и вдруг Ник с плеском вынырнул на поверхность. Он захлебнулся, закашлялся и задышал полной грудью.

Питер и тролль стояли на нижней ступеньке, с тревогой глядя на них.

Владычица подтолкнула Ника к берегу, поплыла прочь и скрылась в темной воде. «Не уходи», – подумал Ник и потянулся к ней. Сад покачнулся, все расплылось перед глазами. Голова закружилась. Отныне Ник не хотел, не желал ничего – только бы быть рядом с ней, с Владычицей.

Вовеки…

Пройдя под аркой, увенчанной огромными лосиными рогами, Ульфгер двинулся наверх по лестнице, спиралью огибавшей отвесный гранитный утес. Ноги болели, легкие жгло огнем, но он не остановился, пока не оказался высоко над долиной, перед Чертогом Королей.

Купол, возвышавшийся впереди, манил к себе, словно сомневался, дерзнет ли Ульфгер предстать перед мертвыми. Еле передвигая ноги, жадно хватая ртом воздух, он доковылял до арки дверного проема и тяжело оперся о косяки. Пот лил с него ручьями. Неяркий зеленоватый свет струился в зал сквозь грязный стеклянный потолок, большие овальные окна открывали мертвым вид на простиравшуюся внизу долину.

В семи каменных саркофагах, кольцом выстроившихся перед ним, дотлевали кости семи эльфийских королей. В центре стояла ладья. Недовольно оглядев мертвых королей, Ульфгер медленно поднял взгляд до уровня ее палубы. Ладья вытянулась почти на двадцать футов в длину. С высокого носа в самое большое из окон, точно готовясь пуститься в плавание среди низких серых туч, смотрела красными рубиновыми глазами резная драконья голова.

Ладью выстроили затем, чтобы вывести в море и, предав огню, отправить Рогатого в Потусторонний мир, пред очи Аваллаха, но Ульфгер запретил. Это он приказал эльфам принести и ладью и Рогатого сюда, и он не позволит Рогатому оставить эту усыпальницу, пока Авалон не избавлен от Пожирателей плоти.

Ульфгер неуверенно шагнул вперед.

– Будь спокоен, отец, я еще здесь, – дрожащим голосом сказал он. – Они предали тебя. Предали – все до одного. Но не я. Я не забыл своей клятвы. Я и только я достоин твоего признания.

Грузно опершись на один из саркофагов, он взглянул в лицо эльфийского короля, вырезанное на мраморной крышке, и провел дрожащей рукой по его благородным очертаниям.

– Изменник, – прошипел он. – Все вы… Все вы – изменники!

Презрительно усмехнувшись, он с яростью ткнул пальцами в бесстрастные мраморные глаза, но пальцы лишь соскользнули с холодного мрамора. Тогда Ульфгер поднял топор и со всего размаха обрушил тяжелый обух вниз, разбив барельеф на куски и расколов крышку. Спихнув обломки крышки на пол, он устремил взгляд в пустые глазницы мертвого короля.

– И ты еще смеешь так смотреть на меня?!

Лицо Ульфгера исказилось от ярости. Он выхватил череп из саркофага, швырнул об пол и принялся крушить осколки кости каблуком, пока на каменных плитах не осталось ничего, кроме зубов да костяной пыли.