При этой мысли он остановился и замер, как вкопанный. Сердце сжалось от чувства вины.

– Мама… – прошептал он, с ужасом осознав, что совсем забыл о собственной матери. Не просто не вспоминал о ней какое-то время – забыл, целиком и полностью. Мать сделалась далеким смутным воспоминанием, точно кто-то, кого Ник не видел целую вечность. Как будто Владычица… вытеснила мать из его памяти? Каким-то образом заняла ее место? Ник вызвал в памяти лицо матери. От этого в голове прояснилось, и ему тут же вспомнились мучительно откровенные слова Владычицы: «Я – твой лес, твоя земля, твоя вечность. Я – твоя жизнь. Я – твоя смерть. Я – все для тебя, отныне и навсегда. Люби меня. Люби меня. Люби меня вовеки». По спине пробежал холодок. «Она не просто исцелила меня, – подумал Ник, – она меня околдовала!» Он покосился вправо, влево – казалось, кто-то или что-то, а может, и все вокруг следит за каждым его шагом. Сделалось ясно: нужно возвращаться как можно скорее – слишком велик соблазн волшебного мира, а богини слишком ревнивы, чтобы терпеть соперниц, пусть даже матерей. Сомнений не оставалось: если Ник не уйдет отсюда поскорее, то не уйдет никогда, а от воспоминаний о матери со временем не останется ни следа.

Кто-то ткнул его в бок.

– Лучше держи язык за зубами.

Ник вздрогнул от неожиданности. Он так задумался, что даже не заметил подошедшего сзади Лероя. Остальные успели уйти далеко вперед, и Ник двинулся за ними.

– Слыхал? – негромко спросил Лерой.

Ник промолчал.

Губы Лероя скривились в презрительной усмешке, и он ткнул Ника в грудь.

– Эй, я с тобой говорю, урод. Еще вякнешь хоть слово об этой фигне с Абрахамом, убью… прикончу, на хрен!

В памяти тут же вспыхнуло искаженное ужасом лицо тонущего Абрахама, остекленевший взгляд, устремленный вверх из темной воды… и все – потому, что Лерой пожалел двух секунд, чтобы вытащить Ника из трясины! Ника охватила ярость. Нет, на этот раз не было ни жара в животе, ни стука в висках – просто старая добрая злость вскипела в груди, разом затмив собою весь мир, кроме Лероя, здоровенного болвана Лероя, стоявшего впереди с презрительной ухмылкой на губах.

– Хрен тебе!

Сплюнув под ноги, Ник швырнул свой мешок в грудь Лероя, изо всех сил ударил труса в скулу и сбил с ног. Мешок и Лерой рухнули на землю, рассыпавшиеся орехи и фрукты раскатились в стороны.

Держась за скулу, Лерой потрясенно уставился на Ника. Похоже, он ожидал от него чего угодно, но только не этого. Стиснув кулаки, он начал медленно подниматься на ноги.

– Хватит!!! – крикнула Секеу.

Она стояла позади на одной ноге, опираясь на Таннгноста. Тролль пристально смотрел на Ника, следя за каждым его движением.

– Он сам на меня напал! – сказал Лерой. – Гляньте на него, он же чокнутый!

Глаза Секеу полыхнули огнем, но смотрела она не на Ника. Ее гневный взгляд был устремлен на Лероя.

– После того, что ты сделал, ты не имеешь права даже говорить с ним.

У Лероя отвисла челюсть.

– Что? Нет… ты все перепутала! Это все он виноват! – он ткнул пальцем в сторону Ника. – Все из-за него, ублюдка! Сам спихнул меня в болото, а теперь на меня же все и валит! Неужели не видишь?

Судя по тону, в эту минуту Лерой действительно верил, что так оно все и было.

– Нет, – холодно, ровно ответила Секеу. – Все было не так.

Лерой замотал головой, зашлепал губами, но не сумел произнести ни слова.

– Тебе должно быть стыдно, Лерой, – сказала Секеу. – Не понимаю, как ты еще не сгорел со стыда.

Сгустились сумерки. В Лесу Владычицы наступила ночь. Ульфгер стоял на опушке леса, неподвижный, как статуя. Закрыв глаза, он устремился мыслями в темноту и почувствовал рыб и лягушек в неглубоких длинных бассейнах вдоль двора, одинокую лису и пару голубей, ворковавших на ветке. Между этими птицами чувствовалась давняя связь, любовь длиной в целую жизнь. Ульфгер вмешался в их мысли, велел им испугаться друг друга и ощутил охвативший обоих страх. Отчаянно хлопая крыльями, птицы взлетели в воздух и понеслись в разные стороны.

Улыбнувшись, Ульфгер перенес внимание на эльфийские казармы – вычурный общий дом, стоявший на страже во дворе, рядом с тронным залом. Эльфы были дома. Он чувствовал за деревянными стенами всех – общим числом два десятка и еще одного. Читать их мысли было труднее, чем мысли животных, но Ульфгер чувствовал общее возбуждение. Эльфы готовились к бою.

Дверь казарм распахнулась, и в темноте по ту сторону двора заплясал огонь факела. Четверо эльфов с флягами через плечо вышли наружу и направились вниз по тропинке за одним из длинных бассейнов. Проследив, как они подходят к древнему колодцу и наполняют фляги, Ульфгер поднял сломанный меч и двинулся к ним, даже не утруждаясь ступать потише. Увидев его, эльфы выхватили оружие. Одним взмахом меча Ульфгер отразил сразу два клинка, легко пробил защиту и снес обоим нападавшим головы.

Один из оставшихся эльфов ударил Ульфгера в грудь, но доспехи выдержали удар. Клинок второго полоснул по предплечью и глубоко рассек мускулы. Руку обожгло огнем. Устремив на эльфов пылающий взгляд, Ульфгер нащупал их страх, мысленно ухватился за него и сумел удержать эльфов – как раз настолько, чтобы успеть обрушить меч на голову переднего. Череп эльфа раскололся надвое, с ног до головы окатив его товарища брызгами крови и мозга.

Крепко сжав шею последнего из четверых, Ульфгер рывком поднял эльфа в воздух – легко, словно противник ничего не весил. С той же легкостью он мог бы одним движением свернуть эльфу шею, но вместо этого поднес к его глазу черный клинок. Увидев ядовитое острие, эльф отчаянно впился ногтями в руку Ульфгера.

– Отчего же ты так корчишься? – спросил Ульфгер. – Если ты верен Аваллаху, меч не сожжет тебя.

Коснувшись лезвием щеки эльфа, он слегка, едва заметно, рассек его кожу. Надрез тут же почернел, зашипел, и плоть поползла в стороны, точно разъедаемая кислотой. Эльфа охватил жар, под действием яда кровь его закипела, забурлила в жилах, хлынула из носа, из глаз, из ушей. Ульфгер держал жертву на весу, наслаждаясь ее последними судорогами, пока эльф не обмяк и не замер без движения.

Отшвырнув мертвое тело, Ульфгер взглянул на раненое предплечье и с удивлением увидел, что рана совсем неглубока и даже не кровоточит – а ведь удар был силен. Присмотревшись, он заметил, что рана уменьшается, затягивается прямо на глазах.

– Я… я воистину бог! – воскликнул он. – Теперь Рогатый – я!

Он глубоко вдохнул, набрав полную грудь свежего ночного воздуха.

– Что ж, настало время похитителю детей предстать перед истинным сыном Аваллаха.