По приказу Великого Мудреца,

Дж. Т.

Это первое упоминание о Клане в прессе Соединенных Штатов

Новый рекрут прибыл во время дежурства Чарльза. Поначалу он показался ничем не примечательным: крепкий, круглолицый негр лет тридцати, с маленьким узелком в руке. Из нагрудного кармана его старого сюртука с дыркой на локте торчал носовой платок из черного шелка. Носок его левого башмака тоже был дырявым.

– Стой смирно, когда я говорю. – Чарльз считал, что новичков следует объезжать с самого начала. – Твоя фамилия Маджи? – спросил он, посмотрев документы.

– Да, сэр. – Новобранец улыбнулся самой широкой и лучезарной улыбкой, какую Чарльзу только доводилось видеть, и ему даже показалось, что унылое дождливое утро сразу стало светлее. Может, в чем-то другом жизнь и обделила парня, но зубы у него были безупречными. – Уэнделл Филлипс Маджи, – добавил он. – Мама назвала меня в честь…

– Знаю, – перебил его Чарльз. – В честь аболициониста. Ты записался в армию в Чикаго… – (Видно, в Иллинойсе была очень скучная жизнь, раз люди уезжали оттуда – люди вроде Хикока и других искателей приключений, таких как Эрп и Мастерсон, о которых Чарльзу говорил Флойд Хук.) – Чем ты занимался в Чикаго, Маджи?

– Работал уборщиком в салуне. Мыл полы, плевательницы чистил. – В его голосе не было горечи – он просто перечислял факты. – Получал свою долю тумаков от посетителей за то, что я ниггер. Когда умерла тетушка Фломелла, мамина сестра и моя единственная родственница, мне попался на глаза обрывок газеты.

– Ты умеешь читать?

– Да, сэр, генерал.

– Я лейтенант.

– Да, сэр, простите. Я и писать умею. И считать. – Держался он смело и непринужденно, а его быстрая речь и широкая улыбка, возможно, были защитой от возможных оскорблений. – В той газете писали, что цветная молодежь может надеть синюю форму. – К изумлению Чарльза, он вдруг выхватил из нагрудного кармана черный платок и стал заталкивать его в левый кулак правым указательным пальцем. – Вот я и сказал себе: Маджи, а ведь неплохо звучит! – (Шелк исчез.) – Можно всю жизнь изменить. Сменить черное на синее. – Он сунул пальцы в сжатый кулак с другой стороны и вытащил длинную полосу шелка. Ярко-синего.

Чарльз расхохотался, а Маджи с довольным видом взмахнул платком вверх и вниз правой рукой, одновременно показывая пустую левую ладонь.

– Черное на синее, – повторил он, снова улыбаясь своей потрясающей улыбкой. – Совсем новая жизнь, вот радость-то. – Он сунул шелк в карман.

– Знаешь и другие фокусы?

– О да, сэр, генерал. Первому я научился лет в девять, у хозяина одного бара, где работать начал. Потом много других выучил. С монетами, картами, чашками, мячами. А еще читал о фокусах. Они ведь были еще в те времена, когда рыцари в доспехах ездили, вы знали об этом? А китайцы умели их проделывать уже пару тысяч лет назад. Это вроде как войти в хорошую старую семью. – (Снова улыбка.) – Ну, вы понимаете, о чем я?

Чарльз подумал о Хикоке и его револьверах.

– Ты должен много тренироваться, – сказал он.

– Каждый день. И оно того стоило. Я ведь показывал фокусы тем скупым убл… то есть джентльменам, я хотел сказать, что вечно ошивались в салуне, и они мне нет-нет да и подкидывали монетку-другую, вместо того чтобы навалять по первое число просто за цвет кожи. – Хотя улыбка все еще оставалась на лице, сквозь нее на мгновение проступила боль.

– Верхом ездить умеешь? – спросил Чарльз.

– Боюсь, нет, генерал. Но я научусь. Я так горжусь тем, что попал в армию Соединенных Штатов, и обязательно стану хорошим солдатом.

– Думаю, так и будет. – Чарльз протянул ему руку. – Добро пожаловать в Десятый кавалерийский, Маджи.

В полку нового рекрута сразу полюбили; он был прилежным учеником на строевых занятиях и никогда не отказывался развлечь товарищей. На третий день его службы в девять вечера, после сигнала вечерней зори, в казарме неожиданно появился Грирсон – только для того, чтобы посмотреть на необычного солдата. Когда полковник попросил показать какой-нибудь фокус, Маджи взял тоненький шнурок:

– С веревкой, конечно, лучше получается, но разве на жалованье уборщика веревку купишь?

– На жалованье рядового тоже не больно-то разбежишься, – сказал сержант Уильямс Стеклянный Глаз.

Все вокруг засмеялись.

Маджи свернул шнурок петлей, держа его в одной руке, и перерезал в середине карманным ножом. Потом сложил куски вместе и связал узлом. Развернул шнурок во всю длину, подергал за концы над головой, показывая узел в середине, после чего намотал шнурок на левый кулак, похлопал по нему и снова размотал. Удивленные зрители увидели совершенно целый шнурок, узла словно и не было.

Грирсон зааплодировал:

– Поразительно, рядовой! Как ты это делаешь?

– Ну, генерал, если я расскажу, меня больше не станут звать Маджи-чародеем, ведь так?

– Его уже успели так прозвать? – шепотом спросил у Чарльза Флойд Хук.

– А чего ты еще ожидал? – тоже шепотом ответил Чарльз.

Лужицы подтаявшего снега и выпадавшие время от времени теплые солнечные деньки говорили о том, что зима близилась к концу. Десятый кавалерийский рос и продолжал учения. Барнс, Хук и Чарльз гоняли своих солдат по плацу, пресекали драки, устраивали ночные набеги на казармы, чтобы поймать азартных игроков и конфисковать кости и карты, писали для рядовых письма, выслушивали романтические истории или жалобы на домашние беды и молились о скорейшем наступлении того дня, когда они наконец выступят в поход. Кампания на Равнинах набирала силу. Чарльз устал ждать.

В штаб округа поступали донесения о действиях Хэнкока. Генерал продвинулся на юго-запад, к форту Ларнед, у Пауни-Форк в Арканзасе, и встал там лагерем с тысячей четырьмястами солдатами Седьмого кавалерийского, Тридцать седьмого пехотного и Четвертого артиллерийского полков. Для переговоров с индейцами он направил подполковника Эдварда Уинкупа, бывшего начальника гарнизона в форте Лайон, а ныне главу Южного индейского агентства при министерстве внутренних ресурсов. В тридцати пяти милях вверх по реке Пауни-Форк, в большой деревне, жили вместе шайенны и оглала-сиу. Пока известий о результатах переговоров в штаб не привозили.

Барнс сказал Чарльзу, что при желании он может на пару дней съездить в Сент-Луис, потому что скоро они должны выступить. Был уже апрель, становилось все теплее, и Чарльз переправился через Миссури на пароме. Как только он приехал, они с Уиллой пылко занялись любовью, незадолго до вечернего спектакля, где она играла Офелию.

– Я теперь не вспомню ни строчки из своей роли! – со смехом сказала Уилла, приводя в порядок растрепавшуюся прическу. – Но по крайней мере, хоть сцену безумия смогу сыграть в таком состоянии. – Она поцеловала Чарльза в губы. – И спасибо, что вспомнил о моем дне рождения. Я была очень рада.