А потом, за четыре дня до Рождества – двадцать первого декабря 1866 года, – армия получила нежеланный подарок.

Форт Фил-Кирни охранял Бозманский тракт, который вел к золотым приискам Монтаны. Даже само существование этого гарнизона было вызовом для сиу и шайеннов, которые считали землю вокруг него своей. Хорошо известные на Равнинах военные вожди – Красное Облако из племени сиу и Римский Нос из племени шайеннов – подступили к Кирни с двумя тысячами воинов.

Некий капитан Уильям Феттерман, в котором бравада взяла верх над здравым смыслом, уже много раз заявлял, что сомнет любую атаку индейцев, имея в распоряжении всего восемьдесят солдат. А также что может уничтожить всех шайеннов без остатка. Поэтому, когда он повел своих людей охранять какие-то повозки, везущие в форт древесину, армия получила к Рождеству «резню Феттермана». Ни один из восьмидесяти не спасся.

Когда Чарльз узнал эту страшную новость, бес мщения, сидевший в нем, только обрадовался. Он был уверен, что убийство солдат и последовавшие за ним возмущенные призывы к наказанию индейцев заставят армию выступить против южных племен. И когда это произойдет, он будет там.

К Рождеству Уилла прислала ему маленький амбротип в рамке с их общим портретом и издание «Макбета» в кожаном переплете с золотым тиснением, оставив на книге романтическую надпись о том, что приносящая беду пьеса самой Уилле принесла удачу, потому что свела их вместе. К подаркам было приложено нежное письмо.

Мой милый Чарльз!

Я приложу все усилия, чтобы запомнить твою новую фамилию, и клянусь никогда не произносить вслух настоящую, хотя она мне очень дорога…

Далее шло еще несколько абзацев, от которых у него теплело на душе, несмотря на то что он по-прежнему опасался сильной привязанности. И уже вскоре письмо напомнило ему, что его настороженность не была напрасной.

Сейчас столько разговоров о трагедии, случившейся с Феттерманом и его людьми. Я молюсь лишь о том, чтобы в ответ не стали карать всех без разбора. Я больше не могу скрывать от тебя, что вступила в местное отделение Общества дружбы с индейцами, которое ищет справедливости для тех, кто долгое время был жертвой жадности и непорядочности белых. В это письмо я вложу наш маленький буклет. Надеюсь, ты найдешь в нем…

На этих словах Чарльз швырнул письмо в железную плиту Дункана, не дочитав до конца.

А наутро Рождества понял, что забыл про двадцать первый день рождения Уиллы.

Чтобы загладить свой промах, Чарльз обратился к жене Айка Барнса Ловетте, крошечной женщине, голос которой при необходимости мог звучать как паровой свисток. Ловетта взяла у Чарльза деньги и пообещала найти что-нибудь такое, что обязательно понравится молодой женщине. Через два дня она принесла ему индейскую сумку с ремешком через плечо и затейливым узором из бисера. Подарок разозлил Чарльза, но он поблагодарил Ловетту и отправил сумку в Сент-Луис без всякой записки с извинением.

Вскоре после Нового года все в Ливенворте стали говорить о том, что генерал Хэнкок собирается весной продемонстрировать индейцам свою боевую мощь и, возможно, даже наказать тех, кто виновен в «резне Феттермана». Тем временем Грирсон уже отчаялся довести свой полк до боеспособного состояния. Пока в Десятом было только восемьдесят человек.

Почти всем им пришлось записаться в специальный класс капеллана Граймса, чтобы научиться чтению, письму и арифметике. Низкий уровень грамотности новобранцев взвалил на офицеров дополнительную ношу. Им приходилось самим делать всю бумажную работу, которую обычно выполняли рядовые.

Тем не менее Чарльз был вынужден признать, что недостаток образования у городских негров с лихвой возмещался их рвением и усердием. За несколькими исключениями вели они себя тоже хорошо. Несоблюдение субординации, пьянство и мелкое воровство теперь случались гораздо реже. Чарльз полагал, что немалую роль в этом играла личная заинтересованность. Эти люди хотели преуспеть; они осознанно выбрали армию, а не сбежали в нее.

Однако ни их мотивы, ни их успехи ничуть не впечатляли генерала Хоффмана и его штаб. Хоффман регулярно отправлял в казармы Десятого внезапные инспекции, а потом наказывал солдат за грязь на полу и пятна на стенах. Грязь на полу появлялась из-за того, что двери и окна плотно не закрывались, а пятна на стенах – из-за протекавшей крыши. Но Хоффман игнорировал все объяснения и отказывал в просьбах выделить материалы для ремонта.

Кампания командующего против тех, кого он называл черномазыми отбросами, велась неустанно. Если кто-нибудь из офицеров Грирсона пытался дать грамотному рекруту какое-то поручение, все его рапорты и формуляры возвращались из штаба с пометками «небрежно» или «неправильно». По приказу Хоффмана во время инспекторских проверок Десятый полк вынужден был строиться не менее чем в пятидесяти ярдах от белых подразделений. Когда погода была достаточно хорошей для вечернего парада, Хоффман требовал, чтобы Десятый не участвовал; они не могли маршировать вместе с белыми полками, потому что Хоффман отказывался на них смотреть.

Лошади, выделенные Десятому, были измученными на войне развалинами, некоторым – лет по двенадцать. Когда Грирсон выразил протест, Хоффман лишь пожал плечами:

– У армии мало денег, полковник. Мы должны использовать то оружие, боеприпасы и лошадей, которые есть в наличии. А эти клячи для ниггеров, по-моему, вполне подходят.

– Генерал, я со всем уважением прошу вас, чтобы моих людей не называли…

– Отставить, сэр! Ваших людей вообще бы здесь не было, если бы чертов конгресс не заигрывал с черномазыми. Только я не обязан ни с кем заигрывать. Свободны.

За ужином Грирсон сказал своим офицерам:

– Мы должны собрать этот полк и уйти из этого гарнизона. В противном случае произойдет что-то ужасное. Я не жестокий человек. И не богохульник. Но если мы здесь задержимся, Хоффману конец. Я лично убью этого узколобого мудилу. – (Чарльз захохотал и присоединился к аплодисментам.) – Если Алиса узнает, как Хоффман влияет на мое поведение и мой язык, она со мной разведется, – добавил Грирсон.

Барнс, или Старик, как его обычно называли, часто устраивал роте «С» лекции по практическим вопросам, не включенным в официальные армейские наставления.

– Солдаты, – сказал он однажды, вышагивая вдоль строя выпятив живот, – вы поступили на военную службу, чтобы гордиться своим мундиром. Ваша форма прекрасна, пока вы околачиваетесь рядом с гарнизоном. – Он обежал взглядом серьезные, внимательные лица – бронзовые и янтарные, коричневато-красные и иссиня-черные. – Но я хочу, чтобы каждый из вас добыл себе новую одежду для полевой службы. Мне все равно, как она будет выглядеть, лишь бы была теплой, достаточно свободной и чтобы можно было легко снять с себя что-нибудь лишнее на время, если начнет припекать солнце. Думаю, вы не захотите обвешиваться лишними шмотками для того сражения, которое нам, возможно, предстоит. Так что соберите себе новую форму: штаны, рубашку, тужурку какую-нибудь и шляпу. Купите все это. Обменяйте на что-нибудь. Или украдите, только не попадитесь. – Он аккуратно разгладил усы указательным пальцем и добавил: – И чем меньше федерального синего цвета я увижу в вашей одежде, тем счастливее буду.