Французскую литературу он читал, конечно же, по-французски. Современную английскую, немецкую, чешскую литературу знал не столько в русских, сколько во французских переводах. Скажем, Оскара Уайльда (“Преступление лорда Артура Сэвила”) и Ярослава Гашека (“Похождения бравого солдата Швейка”) он читал именно на французском.

Интересно, что весной 1940-го Мур вел дневник по-русски. Возможно, заставляя себя не “французить”. Однако уже начиная с июля 1940-го он всё чаще переходит на французский. С одной стороны, Мур старается не забывать французский язык, поэтому и практикуется время от времени. С другой, в русском ему просто не хватает слов, а потому даже русский текст у него пересыпан французской лексикой. По-французски ему писать легче. Иногда он предпочитает не подбирать русское понятие, а просто включить в русский текст привычное французское слово или целую фразу, особенно когда речь заходит об интимных делах. Так появляются у него в русском тексте “liaison durable”[110], “faire l’amour”[111], “baiser”[112], “virginitè”[113], “lègitime”[114]. С кем же наконец “je perdrai mon pucelage”[115], – восклицает он. Русский язык здесь ему явно тесен.

Впрочем, если речь идет о политике, учебе, литературе, повседневной жизни, французские слова и целые фразы всё равно нужны Муру.

Он сетует, что у него нет друзей, но в школе все-таки веселее и “уроки занимают время. A defaut d’autre chose – c’est ce qu’il y a – il n’y a rien а faire”[116]. Злится, что у Цветаевой “масса доброй воли, а логики и простого «sens commun»[117] – очень мало”. В читальном зале библиотеки иностранной литературы Мур “прочитал «La Pucelle d’Orlèans»[118] Вольтера. Много симпатичных, grivois[119] и пикантных мест”. Его отношения с девушкой stationnaires[120].

Мур слушает последние новости и ест petit dèjeuner (завтрак). А летом 1940-го иногда рисует “dans le courant de la journеe”[121]. Они с Митей легкомысленно обсуждали падение Парижа и новый режим маршала Петена: “…много говорили, много смеялись” и в шутку декларировали “C’est Pètain qu’il nous faut!”[122]. 7 ноября 1941-го Мур будет так рассуждать о празднике, что забудется и едва не перейдет на французский: “Праздники всегда дают хоть какое-то представление о счастии. Я обожаю ècouter la musique des places[123]. Факт тот, что мне недостает une belle fille[124]. Но cela viendra”[125].

Я много цитирую дневник Мура, но стараюсь не затруднять читателя французской лексикой, оставляю уже переведенный текст. А вот как выглядит его дневник в оригинале.

На небольшой абзац – пять французских вставок, сделанных явно не намеренно. Просто так Муру легче выразить мысль, не задумываться лишний раз о подборе русских слов. Французские слова приходят ему на ум в первую очередь.

Мур не любил театра. Из всех столичных развлечений театр стоял для него на одном из последних мест. Разве что цирком и танцами он интересовался еще меньше. Хотя в московских театрах он, конечно, бывал. Тем более что тетя его, Елизавета Яковлевна, театральный режиссер и педагог, обладала хорошими связями в театральном мире и могла достать билет или контрамарку на популярный спектакль. Ее связями пользовались и Мур, и, очевидно, Аля до своего ареста. Сохранилась записка Мура к тете Лиле, датированная январем 1940-го: “…достаньте мне пожалуйста через Журавлева билет в МХАТ – мне бы хотелось посмотреть «На дне» или «Любовь Яровая»”.

Интересен выбор Мура. “На дне” в тридцатые годы – это больше чем хорошая пьеса, так же, как Максим Горький – больше чем просто незаурядный писатель. Коммунистическая власть (и лично товарищ Сталин) создавала культ Горького, называя в его честь не только самолеты и пароходы, но и университеты, улицы и даже большой старинный город. “Любовь Яровая” – пьеса Константина Тренева о жене-большевичке, выдавшей красным мужа-белогвардейца; много лет пьеса не сходила с театральных подмостков, принося своему создателю большие гонорары. Сам Сталин будто бы двадцать восемь раз смотрел этот спектакль, правда, не в Художественном, а в Малом театре. Так что “На дне” и “Любовь Яровая” в то время – прежде всего советский официоз, и Мур именно его и выбирает. Выбирает, чтобы подчеркнуть свою лояльность и легче войти в жизнь советской страны, стать советским человеком. Интерес к театральному искусству здесь явно вторичен. А ведь выбор у Мура был богатый.