В Большом театре и в театре имени Станиславского можно было, по крайней мере, послушать хорошую музыку. В драме не было и этого удовольствия. Неизвестно, попал ли Мур зимой 1940-го на “Любовь Яровую”, но его походы в драматические театры сравнительно редки и, кажется, случайны. 1 июня он видел в Театре сатиры “паршивенькую пьесу” К.Финна[134] “Талан-ты”. В тот день он собирался пойти в Театр Революции на “Таню” (в заглавной роли – Бабанова), новую и очень популярную пьесу молодого драматурга Алексея Арбузова. Но день был субботний, билет на модный спектакль достать не удалось.

7 января 1941-го Мур смотрел “Ревизора” в театре имени Вахтангова (постановка Бориса Захавы и Александры Ремизовой). Это был единственный драматический спектакль, который Мур похвалил в 1940–1941-м. Хлестакова играл Рубен Симонов, комедийный дар которого сочетался с внешностью восточного красавца, Осипа – Михаил Державин-старший, а городничего – маленький, кругленький Анатолий Горюнов, в то время уже не только актер, но и режиссер. Вместе с Александрой Ремизовой он поставил “Опасный поворот” Пристли, спектакль, который был очень популярен у московских театралов 1940–1941-го.

22 февраля Мур чуть ли не из-под палки идет смотреть “Коварство и любовь” в Детском театре: “Это скучная штука, но весь класс идет, и я тоже должен”, – ворчал он. Сам он уже не стремился в театр: “Заметь, я бы мог купить билет, но как-то не тянет”, – признавался Мур сестре.

Среди спектаклей, которые Мур видел в предвоенной сталинской Москве, был и выдающийся, даже легендарный. 10 января они с Митей пошли в Камерный театр на “Мадам Бовари”. Таиров поставил его во время организованных Ворошиловым гастролей на Дальнем Востоке. Первыми спектакль увидели пограничники, красноармейцы и военные моряки (краснофлотцы). С января 1941-го “Мадам Бовари” играли в Москве, парижские мальчики пришли на одно из самых первых представлений.

Камерный театр был особенно близок семье Эфронов. Вера Яковлевна Эфрон служила в этом театре два сезона (1915–1917). А Сергей Яковлевич играл в знаменитом спектакле “Сирано де Бержерак” две небольшие роли: одного из маркизов и второго гвардейца (с ноября 1915-го до самого закрытия сезона перед великим постом – 21 февраля 1916). Цветаева тогда любила театр и радовалась успехам молодого мужа: “На сцене он очень хорош, и в роли маркиза и в гренадерской. Я перезнакомилась почти со всем Камерным театром, Таиров – очарователен, Коонен мила и интересна…”828829 Это было самое начало истории Камерного театра. А зимой 1941-го Камерный – один из самых известных театров Европы. Стефан Цвейг восклицал, что можно пройти пешком от Вены до Москвы только за тем, чтобы посмотреть спектакль Таирова. Жан Кокто восхищался таировской постановкой “Федры”. “Театр творческой фантазии был всегда моим идеалом. Камерный театр осуществил эту мечту”830, – писал Таирову Юджин О’Нил.

“Мадам Бовари”, один из самых знаменитых спектаклей Таирова, особенного впечатления на Мура с Митей не произвел: “Спектакль нам не понравился – слишком много истерики, трюков. Хорошо играл Homais (з.а.р. Ценин). А Коонен слишком часто бухалась оземь”.831

Интересно, что Мур и Митя не обвиняют постановку в незнании жизни Франции, французской психологии. Очевидно, с этой стороны всё было в порядке. Быть может, их отталкивала сама театральность? Мур был воспитан на кино, где больше жизнеподобия, меньше условности.

Гораздо больше Муру нравились выступления чтецов и спектакли-монологи – жанр, переходный между драмой и эстрадой. Ближе к эстраде. Мур ходил на выступления Журавлева, благо они для него были бесплатны. Ему очень понравились Ираклий Андроников и Аркадий Райкин. Последний был так хорош, что Мур с Митей ушли со сборного концерта после его выступления – не хотели портить впечатления.

Посещение театра для Мура – светское мероприятие. Прийти в красивом костюме, чтобы другие зрители посмотрели на него с восхищением и завистью. Поэтому Мур не любил бесплатные или дешевые билеты “на свободные места”: “Если уж идти в театр, то по крайней мере надо сидеть на хороших, солидных местах, а то противно”832, – писал он Але.

Как бесконечно далек Мур, скажем, от Юрия Нагибина. Нагибин тоже любил красивую жизнь, рестораны, дорогую одежду. Он был старше и обеспеченнее Мура, мог позволить себе гораздо больше, однако вовсе не брезговал ни контрамарками, ни билетами на свободные места. С радостью приобретал билеты даже у перекупщиков, не раз проникал в театр без билета, как поступали его небогатые друзья: “Мы ходили в театр без билетов, как тогда говорили, на «протырку». Конечно, раза два-три в год мы попадали в оперу законным путем: в дни школьных каникул непременно устраивался поход в Большой театр по удешевленным ценам, ну и конечно, разок можно было разорить родителей, но разве это утоляло наш музыкальный голод? Мы ходили в оперу почти каждый день, предпочитая филиал основной сцене, потому что там был не столь жесткий контроль.

Наиболее густо толпа валила за 5–7 минут до звонка, нервозность опаздывающих зрителей сообщалась билетершам, их бдительность притуплялась. Толпа несла тебя, как вешний поток – щепку, и нередко благополучно доставляла в вестибюль.

Теперь надо было дождаться третьего звонка, пулей взлететь на галерку и, не обращая внимания на стражницу облупившихся дверей, скользнуть в блаженный полумрак, уже напоенный первыми звуками увертюры”.833

Мура невозможно представить на месте этих юных московских меломанов. Даже в любимую филармонию он не стал бы прорываться таким способом. Тем более в театр, да еще драматический. Драматическое искусство так и осталось для Мура второстепенным. Правда, в Ташкенте он будет довольно часто ходить в театры. И в местный Русский драматический театр имени Горького, и в эвакуированные Театр Ленинского комсомола и Театр Революции. На “Собаке на сене” (Диану играла Мария Бабанова, актриса со сказочным голосом) Лопе де Вега он чуть было не заснет: “…в театре меня неуклонно, эдак к акту третьему, начинает клонить в сон”834, – признаётся Мур.

Однажды Мур записал в дневнике: “Для меня сейчас самое главное – это международное положение и la femme”, то есть женщина. И к тому, и к другому интерес был скорее зрительский. Шестнадцатилетний Мур мог лишь следить за передвижениями армий и за новыми переговорами дипломатов. Но и на девушек он обычно смотрел – и только. Иногда любовался, иногда презрительно замечал, что во Франции девушки все-таки лучше. О женщине он мечтает, тоскует без нее, мучается: “Мне порядочно надоело быть без девки. Желание сверлит, как чорт”.835

Из книг Мур знал, что общение с женщиной, с возлюбленной – это высшее блаженство. Счастье он представлял не иначе как “в женском образе”. “Вообще, я очень надеюсь на женщину – женщина принесет мне много радостей, много замечательнейших переживаний, она меня возродит, я ее буду любить, целовать и ласкать”.836 Сколько страсти, сколько желания! И при всём при том шестнадцатилетнему Муру женщины казались почти такими же недоступными, как секретные документы в сейфах Молотова, Риббентропа, Черчилля или Петена.