Но это случилось с нею самой. А то, что ее старшая дочь в четыре года потеряла способность ходить, она знала так же непреложно, как то, что небо голубое, а ее зовут Эмалиндой. Скольких лекарей она вызывала к ней, сколько слез пролила над кроваткой девочки, когда стало ясно – спасения ждать неоткуда!

И в том, что до сего дня дочь ни разу не встречалась ни с кем из этой странной троицы, она была уверена столь же непреложно. Светлые волосы – редкость для южных держаний, и сообщения о белокурых чужаках, отирающихся в окрестностях Лорша, она не пропустила бы.

Тогда в чем же дело? Что тут не так?

Она не понимала. Если и в самом деле все случилось по их горячей мольбе Единому, как уверяет Лар – радостная, однако ничуть не изумленная, – тогда почему ответ на эти мольбы был получен только сейчас, а не семнадцать лет назад?

Может быть, потому, что те, давние ее мольбы были не вполне искренними?

Ну уж нет! Она-то ни в чем не виновата! В чем вообще может быть виновна женщина, схоронившая пятерых детей? Виноват лишь Эллак, который распустил язык при свидетелях и тем самым сломал ей жизнь. Да и вообще он оказался не тем благородным рыцарем, «львом в бою и любви», которого она вообразила себе, идя под венец, а слишком земным и любящим все земное человеком, не способным понять ее возвышенную душу. Став достигнутой целью, она потеряла для него всякий интерес. Всю жизнь никому, кроме Тарме, не было дела до ее внутреннего мира – так почему же они удивляются, что она стоит за брата стеной?

Вчера госпожа Миндаль и ее свита наконец-то покинули Лорш, удалившись в сторону Рилгаты. А сегодня и Нисада отбывает в Сэ’диль – ставить королевскую печать на свой пергамент.

Пусть, пусть катится! Посмотрим, что она сможет против многоопытного мастера интриг Тарме. И вообще еще неизвестно, снизойдет ли государыня Зиваада до разговора с дочерью опального вассала!

Сидя на козлах, Хольран довольно мелодично распевал крестьянскую песенку про пастушку Адельхаду и трех таканцев, которые пришли к ней свататься, в нужных местах восполняя проигрыш собственным свистом. Настроение у него было лучше некуда. Еще бы, ведь его госпожа чудесно исцелилась и теперь едет в столицу, где отомстит своему мерзкому дяде за все! В том числе и за убийство Танрая – его, Хольрана, отца, который когда-то впервые вложил вожжи в его руки. И пусть сейчас эти руки еще не так сильны, как отцовские – но ведь и смирные лошади из личной запряжки старой княгини совсем не чета тем норовистым коням, на которых любили носиться князь Эллак и его сыновья. Править ими не составляло особого труда, и дорога была семнадцатилетнему Хольрану только в радость.

Других слуг, кроме него, Нисада с собой не взяла. Ни в телохранителях, ни в женщине, которая поможет зашнуровать платье, она не нуждалась, поскольку в Рилгате воссоединилась с тремя друзьями, нарочно покинувшими Лорш чуть раньше, дабы не вызывать лишних вопросов. В дороге Берри то и дело подсаживался в экипаж к возлюбленной, чтобы поболтать, а то и предаться ласкам.

Тай же предпочитала сопровождать карету верхом и лишь в населенной местности пряталась в нее от излишне любопытных глаз. Облачение неролики она сбросила еще по пути в Рилгату, снова надев штаны и камзол, однако мрачность ее, так контрастирующая с весельем Хольрана, от перемены наряда никуда не делась. Она по-прежнему отмалчивалась, односложно отвечая на вопросы, а если и вступала в разговор, то в основном с Джарвисом.

– Теперь я поняла, как была неправа, – проронила она как-то, хлопоча у лесного костра, где жарился на всю компанию купленный у охотников дикий подсвинок. – На Анатаормине было хорошо, как в сказке, и я вообразила, что в Вайлэзии будет так же. А на самом деле вышло, что нужен здесь только Берри, а мы с тобой не только не нужны, но и вредны.

Джарвис кивнул, соглашаясь. Те же самые мысли уже приходили в голову и ему. Они с Тай ехали сюда, чтобы защитить Нисаду от происков дядюшки, но этот хитрец в очередной раз обвел всех вокруг пальца – удрал в столицу и обеспечил племяннице полную свободу маневра. При таком раскладе, пожалуй, было бы лучше, если б Нисада в одно прекрасное утро просто встала и пошла. Тогда чудо оказалось бы не столь эффектным, зато его не приписали бы богине Хаоса, что давало возможность опротестовать случившееся. И без сомнения, дядюшка не преминет воспользоваться этой возможностью.

Казалось, сама земля Единого готова отторгнуть двоих, рожденных во власти Хаоса. Хотя нет, земля как раз была к ним щедра – неизменно хорошей погодой, тихими и теплыми лесными ночами, водой родников, ягодами на кустах и цветами на обочинах. Отторгали их только люди, населяющие землю.

Постоялые дворы по-прежнему приходилось объезжать стороной, ночуя в лесу. Сиденья кареты, рассчитанной на большую семью, можно было разложить так, что получались два спальных места. Однако разместиться «по парам» не удалось, ибо той паре, что ляжет в шатре, пришлось бы пускать к себе Хольрана. Поэтому Нисада «княжеской властью» постановила, что карета – для дам, шатер – для мужчин. Впрочем, так было даже лучше: Джарвис уже привык успокаивать хнычущего во сне Тано, а вот что станет с Нисадой, если она внезапно обнаружит в этом юном и красивом теле не своего любовника, а пятилетнего мальчишку… об этом принц предпочитал не думать.

Разумеется, Нисада знала, что Берри явился ей не в настоящем теле. Из них четверых, наконец-то сошедшихся вместе днем, лишь он продолжал скрываться под маской – и княжна Лорш ловила себя на том, что с каждым днем влюбляется в эту маску все сильнее, мало того, уже не хочет представлять возлюбленного иным. Ну не может же быть на самом деле, что ему никак не меньше тридцати пяти, а заключение сделало его и вовсе почти стариком! Даже если он получит свободу таким же чудом, каким она получила ноги – сумеет ли она без содрогания обнять то оплывшее тело, которое является истинным вместилищем его души? Это же просто нечестно! Неужели никак нельзя оставить ему облик Танберна Истье насовсем?

(«Почему Танберн? – это был ее первый вопрос, как только им удалось на миг остаться наедине. – Почему не Беррел?» – «Потому что никого не удивит, если к человеку по имени Танберн будут обращаться то Берри, то Тано», – последовал ответ. Сейчас ей уже казалось, что и новое имя его красивее, чем данное ему при рождении…)

Тай в дневном обличье отличалась от себя ночной лишь большей массивностью да цветом волос, поэтому с восприятием ее у Нисады не было никаких проблем. Зато спутник ее, нелюдь Джарвис, оказался вовсе не так прост. Прежде Нисада видела его лишь однажды – в Замке, на своей кровати – и теперь ясно понимала, что тогда все они смотрели на него глазами Тай. В дневном мире он вовсе не был столь безумно прекрасным, но оставался по-своему привлекателен – теплым, человеческим очарованием. И именно в этом заключалось его главное отличие от Элори: тот, принимая облик долгоживущего, казался Нисаде попросту страшным. Куда больше Повелитель Снов нравился ей в обличье таканского рыцаря или в одном из традиционных алмьярских образов – Юного Любовника либо Благородного Соперника…

Да, с Элори у меналийского лорда не было ни малейшего сходства – а вот с Тиндом, как ни странно, было, и немалое. Эти широко распахнутые глаза мальчишки, который так и не стал по-настоящему взрослым, все время словно чем-то удивленные – и бесконечно добрые… Нисаде то и дело казалось, что они вот-вот вспыхнут знакомым сиянием цвета лимонной кожуры. И всегда, когда эти глаза не были устремлены на собеседника или не вбирали красоты окружающего мира, они смотрели только и исключительно на Тай.