Впрочем, за это ее любили и поминали добрым словом Олег Ефремов и Олег Табаков. (И кто сейчас вспомнит добрым словом Главлит? И кто вообще, кроме узкой группы специалистов по истории брежневского ЦК, помнит Павла Романова?)

* * *

Выпуск «Большевиков» личным распоряжением Екатерины Фурцевой вызвал нездоровый ажиотаж среди писательской интеллигенции, что дополнительно осложнило положение министра культуры СССР. Григорий Свирский 29 января 1968 года направил письмо для Политбюро ЦК КПСС лично Леониду Брежневу. К письму он приложил стенограмму своего выступления на партсобрании московских писателей. Там он выразил возмущение цензурными глупостями, когда в Ленинграде пьесу «Дион» Леонида Зорина запретили, а в Москве — разрешили, а пьесу «Большевики» Михаила Шатрова «так официально и не разрешили. Она идет без разрешения Главлита»[793]. Свирский возмущался тем, что таких деятелей РКП(б), какими были Авель Енукидзе и Григорий Петровский, Главлит не разрешал упоминать на основании обвинений тридцать седьмого года. При этом романовское главное управление не смущал даже факт реабилитации указанных товарищей на страницах Центрального органа КПСС — газеты «Правда»[794]. Обобщая свои обвинения цензурных органов, Свирский сделал вывод: Союз писателей СССР раскололся, и водоразделом стали не жанры, не возраст, не литературные пристрастия, но ХХ съезд КПСС[795].

Леонид Ильич, читая послание, не мог не понимать, что тот же водораздел есть и в ЦК партии, и в Политбюро, и в Совете Министров СССР. И Фурцева олицетворяла группу сторонников десталинизации, а Романов — неосталинистов. Послание Генеральному секретарю ЦК КПСС за пьесу вполне могло обернуться и против. Свирский направил свое письмо в самый неподходящий момент, когда Шатрову, Ефремову и Волчек следовало сидеть тише воды, ниже травы.

Однако в конечном итоге Союз писателей СССР поддержал инициативу своего члена. Руководство союза прекрасно понимало: пьеса рождается, как правило, в совместной работе драматурга и театра. Союз обратился в Министерство культуры СССР с просьбой «об улучшении порядка прохождения пьес»[796]. В конце апреля коллегия министерства в принципе положительно отозвалась на просьбу Союза писателей[797].

Так или иначе, 8 мая 1968 года на записке Екатерины Фурцевой в ЦК Василий Шауро с чувством глубокого удовлетворения написал о том, что главным управлением, то есть Павлом Романовым, в настоящее время пьеса «Большевики» разрешена к исполнению[798]. Петр Демичев походил под руку с товарищами по Политбюро и убедил их, что всему есть предел. В любом случае победа была одержана — Екатериной Великой, поскольку, повторимся, ее вызвали к Демичеву, а не к Суслову. После настоящей эпопеи (во всех смыслах этого слова) с «Большевиками» стороны отошли на заранее подготовленные позиции. Фурцевой удалось отстоять свою вотчину от происков цензурных органов, однако до самого завершения советской эпохи грозное главное управление отравляло жизнь Минкульту и советской интеллигенции. Хотя… даже Иосиф Бродский признавал, что цензорские ножницы весьма способствовали творческому процессу.

Как бы там ни было, по итогам многочисленных «доработок» количество ляпов сократилось, пьеса чуть менее походила на исторический фейк, получившийся в конечном итоге кинофильм и по сей день, когда его показывают, проливает елей на сердца (о материалистах не напишешь — на души) оставшихся в нашей стране коммунистов.

Однажды Шатров, Ефремов и художник театра Кириллов, находясь в Болгарии по случаю постановки пьесы «Большевики» в Софийском театре, допустили якобы идеологически вредные высказывания. Ефремов ляпнул что-то не очень лестное про Романова и его подчиненных, а Кириллов подлил масла в огонь, заявив, что ему очень нравятся чехи, их стремление к демократизации…

С этой «информацией» от бдительных болгарских «друзей» ознакомили Фурцеву. Современниковцы подумали, что им «каюк». Через некоторое время Екатерина Алексеевна, которая отнюдь не забыла эпопею с доработками и переработками пьесы, направила в ЦК КПСС коротенькую записку: «В Министерстве культуры СССР с тт. Шатровым М. Ф. и Ефремовым О. Н. проведена обстоятельная беседа, в которой было указано на необходимость более ответственного поведения за рубежом». На самом деле «обстоятельной беседы» не было, просто Фурцева, соблюдая правила партийной игры, сделала превентивный ход.

«Иногда Екатерина Алексеевна, о которой я не устаю говорить добрые слова, казалась непредсказуемой, но мы чувствовали, что правда будет за нами»[799], — рассказывал Олег Табаков.

Глава 15. Антипатии министра культуры СССР

Если случалось, что Екатерина Фурцева кого-то невзлюбит, это было очень серьезно. Неизвестно почему, вопреки просьбам Юрия Завадского, Веры Марецкой и Ростислава Плятта, Екатерина Алексеевна категорически отказалась участвовать в присвоении звания народной артистки СССР Серафиме Бирман. Это при том, что заслуги Серафимы Германовны признавали даже в самые суровые времена. На Сталинскую премию ее выдвинули «за особо значительные работы в области театра, осуществлённые в 1943–1944 годах». В представлении говорилось, что успеху спектакля «Так и будет» Константина Симонова в Ленкоме в значительной мере способствовало исполнение Серафимы Бирман роли майора Греч. Образ умной, человечной женщины-врача был создан ею с яркой художественной убедительностью. Особо отмечались работы Бирман в том же Ленкоме над спектаклем «Сирано де Бержерак» (режиссёр-постановщик), «Семья Ферелли теряет покой» Лилиан Хеллман (режиссер-постановщик и исполнительница главной роли)[800].

Актриса Наталья Фатеева рассказывала, как министр культуры СССР навсегда занесла в свой личный «черный список» Ларису Лужину, которая в Каннах осмелилась (страшно сказать!) станцевать твист. Екатерине Фурцевой подсунули журнал «Пари матч» с фото актрисы и заголовком «Сладкая жизнь советской студентки». От окончательного разгрома Ларису Лужину спас Сергей Аполлинариевич Герасимов, явившийся на прием к Екатерине Третьей и нейтрализовавший уже и не потенциальную, а вполне кинетическую угрозу[801].

Открытие сезона 1966/67 г. в Центральном доме актера. Выступает общественный директор народный артист СССР М. И. Жаров. В президиуме: Е. А. Фурцева, В. П. Марецкая, С. Г. Бирман и др. 1966 г. [РГАКФД]

При этом, будучи умным человеком, Екатерина Алексеевна могла и согласиться с оппонентом. Кинорежиссер Владимир Наумов вспоминал, как министр подвергла острой критике их с Александром Аловым за фильм «Мир входящему». После формального разноса Екатерина Алексеевна, желая сгладить впечатление, пригласила обоих в кабинет на чашечку кофе.

— Где вы видели эти драные, вонючие, паршивые шинели, в которых у вас ходят солдаты на экране? — задала она «примирительный» вопрос. — Где вы видели всю эту вонь, грязь и так далее?

У Алова, по свидетельству его коллеги, от гнева начал бледнеть шрам. Он участвовал в Великой Отечественной с августа 1941 года. Начал боевой путь на Западном фронте, участвовал в обороне Москвы, получил контузию. После возвращения в действующую армию воевал в Сталинграде и под Курском, дошел до Вены. В конце января 1945 года получил осколочное ранение в голову. Не сдержавшись, Александр Александрович по-фронтовому прямо, глядя в министру в глаза, заявил:

— Екатерина Алексеевна! Вы видели шинели с Мавзолея, а я в этой шинели проходил всю войну и знаю, как