На пулеметное гнездо вышли с фланга. Так получилось, что с тыла, поскольку пулеметчик развернул свой «максим» в сторону уже своего правого фланга. Не успели Марков и Суровцев приказать брать пулеметчиков живыми, как раздалось несколько выстрелов прямо в спины обороняющимся красногвардейцам. Второй номер пулемета как-то по-детски вскрикнул и, чуть приподнявшись, сразу припал к земле. Раненый первый номер, матерясь сквозь сжатые зубы, обернулся. Это был небритый мужик гренадерского роста, а судя по качественной солдатской шинели и папахе, и на самом деле бывший гренадер. Суровцев, не обращая внимания на его брань и стоны, рывком перевернул неожиданно легкое тело второго номера.

– О Господи! – вырвалось у него. – Женщина!

Толстая русая коса женщины вывалилась из-под мохнатой казачьей папахи, упавшей на снег.

– Дожили, – глядя на красивое молодое и уже безжизненное лицо убитой женщины, произнес Марков. – С бабами воюем. Кто-нибудь берите пулемет и продолжайте движение. Николай Степанович, – обратился он к Тимановскому, – ведите людей. Вероятно, есть еще одна линия окопов.

– Есть! – отвечал тот.

Генерал присел на какой-то ящик.

Хладнокровный Суровцев между тем, расстегнув шинель на груди раненого, молча опустошал его карманы. Красногвардеец попытался вяло сопротивляться, но тут же получил кулаком по зубам.

– Лежи уж теперь, дурак!

Пока Сергей изучал документы пулеметчика, тот бессвязно что-то бормотал, но, кроме матерщины, ничего нельзя было разобрать из его речей, которые, собственно говоря, и не особенно интересовали генерала Маркова и полковника Суровцева.

– Ну и что? – прикурив предложенную ему Суровцевым папиросу, стуча от холода зубами, спросил генерал.

– Все то же, ваше превосходительство. Рядовой одной из частей бывшего Кавказского фронта. Само собой, дезертир. Два мандата – от полкового комитета и от какого-то комиссара с инородной фамилией. Придумали же название. И произнести-то неприлично. Мандат... Я так понимаю, вас в Ново-Дмитриевской человек триста? – обратился он к раненому. – Правильно? Еще одна линия окопов есть? – И снова поток брани в адрес добровольцев сдавленно полился из уст раненого красногвардейца.

Марков швырнул недокуренную папиросу в сторону, встал и молча двинулся на шум боя. Впереди с новой силой занималась перестрелка. Поднялся и Суровцев. Он осмотрел окопчик в поисках оружия, но винтовки пленных уже унесли добровольцы. И, уже не обращая внимания на раненого, двинулся за Марковым. Красногвардеец, ожидавший скорой расправы, ошалело замолчал, но спустя несколько секунд неожиданно поднялся на ноги и так же неожиданно крепким голосом стал кричать вслед Маркову и Суровцеву:

– Чуете, сучары, недолго вам землицу топтать! Поквитаемся ишо! Отольются вам наши слезоньки! Выпустим ишо вам кишки!

И снова отборный солдатский мат... Суровцев обернулся. Непроизвольно сорвал с плеча винтовку. Он уже прокрутил в голове событие, которое должно сейчас произойти. Вот он вскинет оружие и, почти не прицеливаясь, выстрелит. С такого расстояния попадет точно в середину лба. Солдат отбросит руки в стороны и замертво упадет на спину с распластанными в стороны безжизненными руками. Дрожащий от холода Марков продолжал идти прочь, занятый какими-то только одному ему известными мыслями. Суровцев тряхнул головой, точно сбросив с себя неприятное видение. Только теперь он снова ощутил дрожь во всем теле и почувствовал на себе жутчайший холод от заледеневшей одежды. Стуча зубами, с трудом проговорил:

– Замолчи! Тебе еще похороны предстоят, дурак. Кто она тебе? Невеста? Жена? Дурак, – еще раз повторил он и, не оборачиваясь, пошел за Марковым, взяв наперевес винтовку.

Раненый солдат сразу сник, посмотрел на мертвую молодую женщину, обессиленно опустился рядом и заплакал. Он вдруг стал гладить ее по голове, приговаривая сквозь рыдания:

– Любушка! Любушка моя!

Русский человек, давясь рыданиями, сидел рядом с убитой. А двое других, таких же русских, шли прочь. «Все равно кто-нибудь добьет», – подумал полковник о красногвардейце. И тут же забыл о нем.

Снегопад точно выполнил свое предназначение, помогая наступавшим добровольцам в этом бою. Свинцово-серое небо нависло, казалось бы, в нескольких метрах над землей. Быстро наступили сумерки. С другой стороны станицы в нее ворвалась белая конница. Их вел в атаку сам главнокомандующий Лавр Георгиевич Корнилов. С жалкими остатками Текинского полка, а также с другими кавалеристами он прорвался к майдану. По всей станице завязались рукопашные бои. Пленных в таких стычках почти не бывает. Были небольшие очаги сопротивления, которые быстро и беспощадно подавлялись остервеневшими от злобы и холода белогвардейцами. Запылали несколько стогов, и уже при их пламени продолжались многочисленные расправы. Время от времени слышался надрывный собачий лай, за которым следовали одиночные выстрелы, обращающие лай в предсмертный визг убитых животных. Испуганно мычали коровы и блеяли овцы. Гоготали домашние гуси. Кудахтали испуганные пальбой и взрывами куры.

Добровольцы уже прочесывали станицу: врывались в хаты, обшаривали надворные постройки, выволакивали на улицу захваченных в плен красных – как правило, иногородних красногвардейцев. Местные казаки во время боя сидели по своим хатам. Теперь же, почувствовав, на чьей стороне перевес, стали выходить на свои подворья. С единой целью – не допустить разграбления своего имущества. Иногда происходили стычки между добровольцами и казаками, но носили они характер словесный.

– Что ж вы, господа казаки, отсиживаетесь? – с горечью спрашивали офицеры.

– Будет с нас, ваше благородие! Мы свое отвоевали! Пущай другие повоюют.

Тут же указывали, где искать укрывающихся красных. Иногда следовали с добровольцами как проводники. Находили прячущихся красноармейцев. Если встречали сопротивление, то следовала быстрая расправа. В редких случаях к пленным приставлялась охрана. Впрочем, эта же охрана, дождавшись пока непосредственный начальник отойдет подальше, вершила самосуд. И никакие просьбы о пощаде не спасали несчастных. Особенно неприглядно проявили себя юнкера и «вольноперы», как их называли в армии. Большинство из них были из числа бывших гимназистов и студентов. Впрочем, студентов было все же мало. Прошедшие германскую войну офицеры более остро чувствовали гиперпреступность войны Гражданской. Они обычно самоустранялись от расправ и казней. Но и среди них уже было немало таких, которые имели личные счеты с большевиками. Такие мстили. Были и откровенные садисты. Этим само убийство безоружных людей доставляло удовольствие. Молодежь же ввязывалась в расправы над пленными, как правило, по юношескому недомыслию. Они еще не успели избавиться от самого любопытства к чужой смерти. Точно желая самоутвердиться, они готовы были убивать кого угодно и сколько угодно. Первобытный инстинкт убивать других, чтобы дольше уцелеть самому, всецело захватывал особенно молодых людей. Суровцев с ужасом отмечал, что подобного отношения к захваченным в плен вражеским солдатам в русской армии ранее никогда не было. Подсознательно каждый солдат всегда знал, что и сам он может завтра оказаться в плену. Гражданская война предполагала издевательства, мучения и неминуемую смерть для пленных как с одной, так и с другой воюющей стороны.