– Ваше превосходительство, ни мое положение, ни степень моей осведомленности не позволяют дать глубокую оценку происходившего тогда и происходящего теперь. Я вступил в ложу по приказу Степанова с единственной целью: иметь сведения о лицах, входящих в ложу, чтобы потом, анализируя их служебную деятельность, делать выводы.

– И каковы эти выводы? – Корнилов пристально посмотрел на Суровцева.

– Они вам известны. Деятельность масонов направлена на подрыв самодержавия, а значит, российской государственности.

– То есть существует масонский заговор против России?

– Нет. Существует политический заговор так называемых республиканских демократий против любой самодержавной монархии. В том числе и германской монархии, заодно с монархией нашей. Мировое масонство – инструмент этого заговора. Существует заговор интересов, заговор капитала против всех стран, в которых его деятельность ограничивается самодержавной властью. Генеральные штабы этих стран ведут постоянную работу против вероятного противника, учитывая все средства. Это же понятно. Масонство – это игры для взрослых, в которых никто из участников не знает правил. Известно одно: «играющий по неизвестным ему правилам – проигрывает». А все игры делятся на четыре группы: игры досуговые, то есть игры свободного времени, вроде невинного преферанса, игры развивающие, дидактические и сюжетно-ролевые. Масонство предлагает каждому то, что лично ему подходит. Простите за гуманитарное отступление.

– Нет. Очень любопытно. Сюжетно-ролевая игра... Очень любопытно. Мне предложили именно это. Господи, – неожиданно воскликнул главнокомандующий ВСЮР Лавр Георгиевич Корнилов, – какие же умные головушки рождает наша земля! Я не могу вам присвоить генеральского звания по причине отсутствия генеральской должности. Голубчик, я вас прошу, переживите это кровавое время! Через двадцать лет вам не будет еще пятидесяти! Переживите, пожалуйста, всех нас!

1918 год. Апрель – май. Томск

Асе все же нравилось наступившее время. Революция в Томске пока не ассоциировалась с Гражданской войной, с голодом и разрухой. Первые ужасы для Сибири начнутся через месяц.

Но пока был апрель. Весна уже растворилась в воздухе. И если люди старшего поколения, обремененные заботами и тревогами за судьбы своих близких, казалось, не замечают весну, то молодые люди просто весной жили. Весна, юность и революция! Многим это казалось прекрасным и романтичным. Плохо Асе было только оттого, что рядом не было Сергея. Она ходила на митинги, пытаясь безрезультатно разобраться в политических течениях. Из речей ораторов трудно было что-нибудь понять. Все говорили о свободе, о равенстве и братстве. И совсем уж было непонятно, почему они, эти партии, между собой еще и враждуют. Она постоянно ходила в университет, где, по слухам, с нового учебного года будут принимать на учебу не только юношей, но и девушек. Еще декретом Временного правительства в Томском государственном университете открывались новые факультеты. Там, в университете, профессура теперь читала лекции, которые могли посещать все желающие. Ася хотела учиться. Женских курсов, оконченных с отличием, ей было мало. Работа в приюте супругов Милюленок не занимала много времени, и вторая половина дня у Аси была свободной.

Длительное отсутствие Сергея Асю уже начинало раздражать. Вместо того чтобы бросить все и приехать домой, как это сделал Анатоль Пепеляев, ее Сергей где-то неизвестно с кем и неизвестно за что воюет. А она? О ней он подумал? Неожиданно она вдруг осознала и испугалась того, что если ее жених, сейчас полковник, дослужится до генерала, то она будет генеральшей. Генеральши в ее понимании – это подурневшие, полные и вздорные женщины преклонного возраста, окруженные многочисленными не только детьми, но и внуками. Ей стало казаться, что если она станет генеральшей, то на следующий день превратится именно в такую толстую, вздорную и неприглядную. Перед глазами был пример Нины Гавронской, теперь Пепеляевы, занятой заботами о детях, хлопочущей по хозяйству. Ася, казалось, наглядно видела превращение жены подполковника в генеральшу. Нет! Быть похожей на нынешнюю Нину она не хотела.

Было еще одно смутное, не поддающееся объяснению и пониманию новое свойство ее личности. Она становилась взрослой женщиной. Пробудившаяся в ней чувственность требовала развития. Она никогда никому, даже себе, не призналась бы, что хочет мужчину, но это было так. Нет, она не хотела кого-то случайного. Она хотела именно Сергея. Но этот Сергей предпочитает ей службу и долг. Кому службу? Какой долг? Революция в стране. Некому служить, думала она. Пепеляев тоже хорош. Издергался сам. Издергал бедняжку Нину. Собрал вокруг себя таких же оказавшихся не у дел офицеров, и что-то обсуждают. Неясно что решают, вместо того чтобы просто трудиться и приносить пользу себе и людям. Почему у нее не возникает вопроса, что делать? Потому что она занята делом! Вот и все.

С этим моряком она познакомилась после лекции в университете. Это был не офицер. Простой матрос. Она обратила на него внимание не из-за привлекательной внешности. Это присутствующие барышни, не стесняясь, бросали взгляды на высокого широкоплечего блондина с вьющимися волосами, выбивающимися из-под бескозырки. Нет, Ася тоже отметила, что моряк привлекателен. Но любознательность слушателя поразила. Моряк постоянно задавал вопросы лекторам и почти не пропускал лекций. Причем, это было понятно, спрашивал он не для того, чтобы обратить таким образом на себя внимание. Он внимательно слушал объяснения. Он, как настоящий студент, конспектировал лекции, тогда как большая часть присутствующих просто слушала. А в тот день моряк, так его теперь называла про себя Ася, стал спорить с профессором.

– Вы, молодой человек, – обращался к нему профессор университета, – весьма фривольно рассуждаете об истории. Историческая наука не терпит двусмысленности. И дело историка прежде всего заключается в том, чтобы узнать и понять самому, а затем и поделиться своими знаниями исторических фактов с обществом.

– Заметьте, профессор, именно с обществом, – сильным от природы голосом говорил моряк. – А если общество имеет классовый характер, то и историческая наука тоже классовая. Из этого вытекает, что и история носит характер классовый. Для вас Степан Разин – разбойник, а Емельян Пугачев – самозванец, а для народа они оба революционеры.

– Меня, и не только меня, поражает то, с какой легкостью вы уподобляете бунтарей революционерам, а также то, что вы считаете народом только менее образованную часть населения России, – поставленным, интеллигентным голосом отвечал профессор.

– Я малообразован только потому, что, не окончив гимназии, пошел трудиться, чтобы дать возможность учиться младшим в семье. А потом был отправлен воевать за интересы той части общества, которую вы называете просвещенной и образованной, – гремел на всю аудиторию моряк.

– Хорошо, молодой человек, – не смутившись, продолжал профессор. – Ваши рассуждения совершенно логично и неминуемо приведут вас к выводу, что нужно переписать историю. Я согласен, что историческая наука – часть господствующей идеологии. Но кто вам сказал, что у бунта есть государственная идеология? Какая идеология в русском бунте? «В бессмысленном и беспощадном бунте», говоря словами Пушкина.