– Я требую от вас достойного обращения со сдавшимися вам людьми.

– Он требует! Вы слышали, господа? Эта жидовская морда еще и требует! – не унимался поручик.

– Я прошу оградить меня и моих товарищей от оскорблений, – так же, как и Новотроицын, не унимался комиссар.

– И все же, как говорит один из лидеров сионизма, «ее стоит быть музыкантами на чужой свадьбе. Тем более когда хозяева и гости уже разошлись», – процитировал Суровцев когда-то поразившее его высказывание сиониста Жаботинского.

– Браво, полковник! Золотые слова, – продолжал свою игру Новотроицын.

– Всех под замок до утра, – распорядился Суровцев и быстро пошел прочь.

– Ваше высокоблагородие, – вслед ему крикнул Самойлов, – а что с нами?

– Поступаете в распоряжение поручика Новотроицына.

Выждав, когда Суровцев отойдет на приличное расстояние, Новотроицын неожиданно четко и сдержанно стал отдавать распоряжения:

– Займитесь ранеными. Я так понял, вы перебежчики, – обратился он к Самойлову. – Оружие сдать! Считаю, что пока оно вам не потребуется. Хотя нет. Подождите. Всем по возможности переодеться в сухое обмундирование.

– Где его взять? – спросил кто-то.

– Раздевайте пленных, бестолочи! – продолжал распоряжаться поручик.

– Но, – снова попытался заговорить комиссар.

– Никаких «но»! Раздевайтесь, – уже приказывал Новотроицын.

– Товарищи, – хотел было обратиться то ли к пленным, то ли к офицерам комиссар.

– Ну что ты будешь с ним делать, – картинно посетовал поручик. – Этот ваш, – сказал он Самойлову.

– Я вас не понимаю!

– Преподадим студенчеству основы штыкового боя. Делай раз!

Новотроицын еще раз ударил штыком пленного, до этого раненного в лицо. Этот пленный стоял, закрыв окровавленное лицо руками, и не видел ничего. Но, точно почувствовав опасность после слов поручика, он успел лишь взглянуть на него. И тут же, застонав от новой боли в груди, он точно привстал на носках, приподняв плечи и хватая ртом воздух.

– Делай два, – продолжил Новотроицын. Перевернув винтовку, он ударом приклада сбил уже дважды раненного человека с ног. – Три! – крикнул офицер и ударил сверху вниз сбитого с ног человека, у которого сразу после страшного удара штыком, пронзившего его насквозь, началась предсмертная агония. Ноги и руки его судорожно дергались в разные стороны. – Чего стоим, мух ловим, господа?! – со страшным, перекошенным от злобы лицом спросил Новотроицын стоящих в нерешительности офицеров. – Штыком коли! – как на занятиях по рукопашному бою, скомандовал он.

Один из офицеров ударил штыком стоящего напротив него пленного. Тот, застонав, ухватился за ствол винтовки.

– Ну что такое, мать вашу?! – становясь почти безумным, вскричал Новотроицын. – Первый закон штыковой атаки... Не в грудь, не в живот... В лицо! В лицо! В лицо! Никому не стрелять!

Он несколько раз подряд до жути точно ударял штыком в лица пленных.

– В лицо! Иначе штык потом не вытащишь из него! – орал он. – На! На! На! В пузо потом... Добитие!.. Приклад!.. Делай два!..

Белогвардейцы молча, с яростью бросились на пленных. Точно торопясь, точно боясь, что им не достанется убийства, они, отталкивая, тесня друг друга, кололи пленных штыками. Самойлов, до конца не осознавший отведенной ему роли, не смог ударить комиссара по-настоящему. Боевой офицер, он не мог поднять руку на безоружного человека. Комиссар увернулся и, раненный в бок кем-то из офицеров, пронзительно закричав, вырвался. Он сбил нескольких нападавших и бросился со всех ног бежать в ту сторону, в которую пошел Суровцев.

– Господин полковник! Господин полковник! – кричал он на бегу.

– Ну-ну. Да-да, – сквозь зубы проговорил поручик. – Не бегал я еще за тобой... Как же, как же!.. Сейчас, сейчас...

Передернув затвор трехлинейки, в одну секунду прицелившись, он выстрелил в спину убегающему комиссару. Тот, сделав еще несколько шагов на подгибающихся коленях, упал в перемешанный с грязью снег. Не прошло и минуты, как все было кончено. Груда безжизненных тел кроваво парила при минусовой температуре воздуха. Снегопад прекратился полностью.

«Начинали Гражданскую войну почти святые. Заканчивали ее почти бандиты», – писал о гражданской войне бывший депутат Государственной думы, затем один из организаторов Белого движения, он же организатор разведывательной деятельности ВСЮР – Василий Витальевич Шульгин. И это в равной мере относится как к белым, так и к красным. Кто теперь разберет, что было вначале? Вырезанные ножом кровавые звезды на спинах красноармейцев или кровавые погоны на плечах добровольцев! «Пленных не брать!» Такой приказ был отдан по обе стороны фронта. Да и невозможно их было брать. Не хватало продовольствия, чтобы прокормить своих солдат. Белые перешли на так называемое «самообеспечение». Они в отличие от красных не заявили о реквизициях, но отнимали съестные припасы, если не могли договориться полюбовно. Но здесь, на Кубани, в отличие от Дона их принимали все же как освободителей.

И еще одно ранение пришлось испытать теперь уже полковнику Мирку-Суровцеву. И снова он был ранен в плечо. В то же самое правое плечо, что и в первом своем бою, в таком казавшемся теперь далеким 1914 году в Восточной Пруссии. И снова он потерял сознание. Как вообще с такой непереносимостью боли можно было выбрать военное ремесло! Но так уж сложилась жизнь.

Утро следующего дня он встретил в уютной казачьей хате. Он сразу и не сообразил, где находится. Он был переодет в чистое нательное белье. И первое, что пришло на ум, – надо бы прежде вымыться и побрить все тело, прежде чем переодеваться. Вши не заедали, как это было прежде, когда оказывался в тепле. Но он ощущал их на всем теле. Превозмогая слабость от потери крови, он вспомнил, что по поручению Маркова занимался эвакуацией раненых добровольцев и обоза с покинутого во время атаки берега реки. Вспомнил, что в очередной раз столкнулся с Новотроицыным. Поручик нарушил его приказ охранять до утра пленных. Впрочем, – понимал Суровцев, – это вряд ли могло изменить их судьбу. Вспомнил, как Новотроицын задирал подпоручика Романа Гуля. «Вы, Гуль, из всех нас самый настоящий голубчик. Гуль-гуль-гуль», – дурачился он, точно подзывал голубей.

«Почему запоминаются, казалось бы, ненужные детали?» – думал Суровцев. Но спустя многие годы он поймет, что вот эти детали окажутся самыми важными. И спустя два десятка лет жизнь снова столкнет его с Новотроицыным. И, вспоминая Ромочку Гуля, он вспомнит еще и то, что у Гуля был младший брат, с которым тот вместе вступил в Добровольческую армию. Но Роман Гуль к тому времени будет уже не восторженным прежним поручиком, а литератором, едва ли не первым, кто прикоснется к теме Гражданской войны. А кем станет Новотроицын, читателю еще предстоит узнать.

Приходя в себя, Сергей Георгиевич вспомнил, как погиб пожилой полковник из запасных, который во время самого боя находился вместе с сестрой милосердия Варенькой, помогая ей ухаживать за ранеными. Он до самой своей гибели так и приговаривал: «Господи! Сколько страданий!» В той стычке полковник погиб и был ранен сам Суровцев. Что было потом, он не знал и не помнил. Навестивший его полковник Неженцев рассказал, что красных истребили, а его, раненного, перенесли в эту хату.