Достоин награждения его орденом “Красной Звезды”. Командующий Южным фронтом Генерал-лейтенант Малиновский 26 марта 1942 г.».

В заключении Военного совета, подписанном бригадным комиссаром Лариным, говорится:

«Будучи военкомом 48 ск и членом Военного Совета 6 армии, часто наблюдал боевую работу т. Сиренко.

Тов. Сиренко боевой, бесстрашный командир. С честью справляется с боевыми заданиями. Вполне заслужив(ает) награждения “Орденом Красной Звезды”».

И 8 апреля 1942 года капитан Сиренко орден получил.

Возможно, мы никогда не узнаем дальнейшей его судьбы.

Существует легенда, будто Ларин застрелился еще в августе в номере гостиницы «Москва», ожидая приема у Сталина и опасаясь, что после издания приказа № 227 их с Малиновским могут предать суду военного трибунала. Согласно Журналу посетителей кремлевского кабинета Сталина, Ларин и Малиновский были там 24 августа 1942 года. Поскольку сразу же после этого, 25 августа, их назначили командовать 8-й Резервной (будущей 66-й) армией, можно предположить: вызвал их к себе Сталин именно в связи с этим назначением — показать, что, несмотря на формальное понижение в должностях, доверие к Малиновскому и Ларину сохраняется. В принципе нельзя исключить, что обсуждался и вопрос о бегстве Сиренко. Но последнее представляется маловероятным. Во-первых, мы не знаем, когда именно сбежал адъютант. Не исключено, что это было уже после 24 августа. Во-вторых, нет сведений, что об этом происшествии тотчас было доложено Сталину. Ведь Берия, когда ему в конце декабря пришлось докладывать Сталину о самоубийстве Ларина, отправил ему лишь показания Феденеева о деле Сиренко, данные в рапорте Маленкову в то же время. Никаких августовских документов, касающихся бегства Сиренко, Берия Сталину не посылал. Представляется невероятным, чтобы подчиненный Берии В.С. Абакумов, начальник Управления Особых отделов, направил Сталину донесение об инциденте с Сиренко, не поставив в известность своего непосредственного начальника. Скорее всего, дело Сиренко тогда, в августе, не пошло дальше Особого отдела Северо-Кавказского фронта. На это указывает и приводимое ниже письмо Сталина Хрущеву, из которого следует, что о бегстве Сиренко Сталину стало известно не ранее конца декабря.

Отметим также, что Малиновский был на приеме у Сталина в кремлевском кабинете 5 и 7 мая 1942 года, 1–2 августа 1944 года, 25 мая и 19 июня 1945 года. Видимо, он встречался со Сталиным и позднее, только эти встречи происходили не в кремлевском кабинете, где Сталин после войны бывал редко — только когда встречался с членами иностранных делегаций, а на одной из дач, где учета посетителей не велось.

В связи с самоубийством Ларина Сталин в начале января 1943 года направил следующую шифровку Хрущеву:

«Получил Вашу шифровку насчет Вашего выезда во 2 гвардейскую армию для работы там. Я считаю, что Вам придется в ближайшие 2 месяца остаться там в Военном Совете 2 гвардейской армии и иметь серьезное наблюдение за работой Малиновского. Не случайно, что во время отступления Южного фронта личный адъютант Малиновского покинул наш фронт и ушел будто бы в партизаны, а на деле видимо ушел к немцам. Не случайно также, что член Военного Совета 2 гвардейской армии и личный друг Малиновского Ларин кончил самоубийством, оставив записку непонятного, странного содержания. Что должна означать в записке Ларина фраза “я не причем”.

В чем он здесь оправдывается? Почему Ларин мог думать, что мы тронем его семью, тоже непонятно. Почему в записке Ларина говорится о Родионе, как об умном человеке? А Малиновский набрал в рот воды и молчит, как будто это его не касается. Порасспросите обо всем этом Малиновского, а также об его личном адъютанте, — посмотрим, что скажет. Заберите к себе несколько человек, опытных особистов и с их помощью организуйте строжайшее наблюдение за Малиновским. Если вскроется какая-либо фальшь в поведении Малиновского, немедленно сигнализируйте мне, чтобы сразу освободить его под тем или иным благовидным предлогом и заменить другим. Соберите данные о Крейзере, возможно, что он вполне подойдет для замены Малиновского, если эта замена окажется необходимой. Регулярно информируйте меня о результатах Вашего наблюдения».

О самоубийстве Ларина вспоминал и Хрущев, в тот день остановившийся в хуторе Верхне-Царицынском:

«Вдруг ко мне вваливается Малиновский, прямо в бекеше, не раздеваясь, очень взволнованный. Гляжу, у него слезы ручьем льются. “Что такое? Что случилось, Родион Яковлевич?” — “Произошло несчастье, Ларин застрелился”.

Ларин был членом Военного совета 2-й Гвардейской армии, боевой человек. Они были большие приятели с Малиновским, служили вместе еще перед войной. Когда Малиновский командовал корпусом, Ларин был у него комиссаром. Малиновский всегда выпрашивал, чтобы Ларин у него оставался либо начальником политотдела, либо комиссаром. Он как политработник заслуживал уважения. До того, как все это случилось, был ранен. Я заходил к нему на квартиру. Он лежал, но рана была несерьезная, в мякоть ноги, кость не была повреждена, пуля лишь задела голень. Ларин разговаривал, был в полном сознании. Наблюдала за ним женщина, армейский врач. Потом мне рассказали, что перед тем, как застрелиться, он довольно весело болтал с нею. Малиновский был крайне взволнован событием и оплакивал Ларина. Я не знал, как его успокоить. Что же вызвало такую акцию? Почему Ларин застрелился? Потом его адъютант сообщил, при каких обстоятельствах это произошло.

Обстоятельства были довольно неясными. Ларин выехал на передний край и наблюдал за ходом боя под прикрытием какого-то стога сена. Он расхаживал, как бы маячил перед противником, явно искал смерти. Вовсе не было необходимости так вести себя. Он просто вызывал огонь на себя. Конечно, вскоре его ранило. Хотя рана оказалась несерьезной, он вдруг застрелился. В чем же дело? Бывало, стрелялись в начале войны, когда мы отступали. А тут мы наступаем, окружили войска Паулюса, ведем сражение с Манштейном, можно сказать, на переломном рубеже. Давно уже перестали бежать, начался новый этап наших военных операций против врага. 2-я Гвардейская, сильная и крепкая армия, успешно отражает удар Манштейна. И вдруг он стреляется? Ларин оставил записку, тоже очень странную. Я сейчас не смогу точно воспроизвести ее содержание, но смысл был таким, что он кончает жизнь самоубийством; потом шли слова: "Да здравствует Ленин!” И подпись. Эту записку мы сейчас же отправили в Москву…

Меня сейчас же вызвали в Москву. Состоялся очередной многочасовой обед у Сталина со всеми, так сказать, “приложениями”: и питейные дела, и тут же разбор событий, которые произошли за истекшие сутки.

Сталин спрашивает меня: “А кто такой, собственно говоря, Малиновский?” Отвечаю: “Не раз докладывал Вам о Малиновском. Это — известный генерал, который командовал корпусом в начале войны, потом армией, потом Южным фронтом. У него были там неудачи. Вы же знаете”. Сталин, конечно, знал, что тот фронт был обойден противником и развалился. Враг легко захватил Ростов, за что Малиновский был освобожден от должности и переведен в тыл…

Щербаков понимал, что гнев против Малиновского будет направлен, прямо или косвенно, и против меня. “Все это, — говорит Щербаков, — не случайно. Почему он не написал «Да здравствует Сталин!», а написал «Да здравствует Ленин?!» ” Я отвечаю: “Не могу сказать. Он застрелился, видимо, под влиянием какого-то психически ненормального состояния. Если бы он был в нормальном состоянии, то не застрелился бы. Повода ведь стреляться у него не было”. Все, казалось бы, ясно. Но нет. Щербаков опять жевал свое, растравлял рану, подсыпал соли. Мне пришлось тогда пережить много неприятностей.