и убедить бы вас не смог, потому и сбежал тайно. – Отец Семион повернулся и сделал знак двум офицерам, что стояли на пригорке и терпеливо ждали. – Поэтому я и пошел за ними.

Офицеры спустились с пригорка, подъехали, кланялись. Волков и Брюнхвальд кланялись им в ответ, затем один из офицеров достал свиток с лентой цветов архиепископа и с гербом его на сургуче:

– Вы ли кавалер Фолькоф? – спросил офицер.

– Я.

– Господин мой, архиепископ Ланна, шлет вам письмо.

Волков, слегка волнуясь, взял свиток, развернул его и стал читать красивый почерк с завитками:

«Сын мой, добрый кавалер Фолькоф, прослышал я, что реликвию удалось вам вырвать из лап хулителей Церкви и спасти ее от поругания. Так прошу вас немедля везти ее ко мне в город, чтобы люди могли видеть ее и молиться рядом с ней. И тут уже Мы, среди отцов Церкви, решим судьбу ее.

Август Вильгельм герцог фон Руперталь

Архиепископ и Курфюрст Ланна».

Чуть ниже красовался немного смазанный оттиск перстня с гербом города Ланна. Волков перечитал письмо еще раз и потом еще раз. Конечно, он должен был везти мощи в Вильбург, он обещал епископу, но кто бы его упрекнул в том, что он не выполнил обещания? Кто бы осмелился не откликнуться на просьбу курфюрста Ланна? Поискать таких храбрецов.

Кавалер чуть помедлил и потом, повернув голову, кинул через плечо:

– Сыч, разворачивай обоз, мы идем в Ланн.

Отец Семион сдуру заулыбался. Увидав это, Волков перетянул его плетью вдоль спины, склонился с коня и прошипел зло:

– Скалишься? За меня решать вздумал? Смотри, поп, я про склянку-то не забыл еще. Помню.

И поехал к дороге на Ланн, а монах остался стоять, выгнув спину, почесывая больное место и приговаривая:

– Да простит тебя Бог, как я прощаю, добрый господин.

А в Ланне стоял траур. Иоганн Руберхерт, верный рыцарь и меч курфюрста, паладин Церкви, погиб на реке Линау, притоке Эрзе, в схватке не то с еретиками, не то и вовсе с мятежным мужичьем. Погиб и его старший сын, а средний был ранен. Из двухсот пятидесяти его людей вернулось чуть больше сотни. Весь обоз и даже штандарт Руберхертов были потеряны. В церквах шли поминальные молитвы, звонили колокола, на воротах города приспустили флаги.

– А Ланн большой город, – заметил Брюнхвальд, когда они только подъезжали. – Больше Ференбурга.

– Так и есть, – согласился кавалер, останавливаясь, чтобы пропустить свои бесконечные телеги с трофеями в ворота города.

Сержант, старший в страже, видя военных господ, поинтересовался больше для порядка:

– Товары везете, господа? На рынок?

– То трофеи, – отвечал кавалер.

– О, – восхитился сержант, – видно, добрый был поход.

С этой минуты Ланн будоражили уже две новости: одна о гибели Руберхертов, вторая о малоизвестном рыцаре, что привез в город целый обоз трофеев. И про смерть славных Руберхертов стали быстро забывать, все хотели знать, кто же тот удачливый рыцарь, что привел в город пушки и драгоценную раку с мощами.

Сначала, как и положено, о том прознали вездесущие мальчишки, потом и все остальные.

Отец Семион скинул рогожу и лично протер раку от дорожной грязи. Затем пошел впереди подводы, выкрикивая:

– Люди, добрые сердцем, в котором живет Господь, идите и смотрите: кавалер Фолькоф, славный рыцарь, что побил еретиков в городе Ференбурге, спас от поругания мощи святого великомученика Леопольда и привез их в наш город, где никто не осмелится их поругать.

Горожане выходили из домов, ремесленники из мастерских, все осеняли себя святыми знамениями, кланялись, читали молитвы, кто как умел. Пытались подойти ближе, поглядеть на черное от старости серебро раки, дотронуться до святыни. Но солдаты Пруффа, переполненные важностью от причастности к происходящему, гнали людей, не давали лезть к раке и под телегу.

Сначала Волков не понимал, что делает монах, и даже злился на него. Потом до рыцаря дошло, что отец Семион поступает правильно, и он было успокоился. Но когда его обоз стал собирать толпы людей на узких улицах, то снова заволновался, боясь, как бы не задавили кого.

А монах не унимался:

– Господь да хранит славного рыцаря Фолькофа, что вырвал из лап безбожников святыню!

– Который, который из них Фолькоф? – слышалось со всех сторон.

Умный Брюнхвальд, что ехал от кавалера по левую руку, чуть придержал коня, чтобы вопросов не возникало. Теперь он ехал на полконя позади, а сразу за ним держались Сыч и Ёган, оба в сине-белых одеждах, в цветах герба Волкова, а Ёган еще и штандарт держал сине-белый да со страшным вороном, что глаз имел кровавый. И теперь никто из зевак уже не спрашивал, кто из отряда кавалер Фолькоф. Все видели его. Волков снял шлем и подшлемник, он хотел, чтобы его запомнили. Возможно, он останется в этом городе навсегда, и пусть его узнаю́т. Люди глазели на него и, если ловили его взгляд, кланялись.

А он был горд, горд и счастлив, как никогда в своей жизни, хотя его лицо и не выражало никаких эмоций. Но брат Семион все видел. Он шел перед телегой с мощами, на мгновение замолкая, поворачивал голову и смотрел на кавалера. Видел его триумф. Чувствовал его состояние и улыбался едва заметно. И снова славил кавалера зычным голосом попа.

Ближе к центру города к Волкову подбежали два человека, один был в хорошей одежде, толст и тяжко дышал. То был помощник бургомистра, он смиренно просил не везти весь обоз на центральную площадь, так как это запрещено, телегу с мощами – пожалуйста. А все остальное – сразу к складам да к мастерским.

Волков послушал его, отправил людей Пруффа и часть людей Брюнхвальда с обозом к складам. А сам вскоре был на центральной площади, перед самым роскошным храмом, который кавалер когда-либо видел. Там, у ступеней собора, телегу с мощами и остановили. Зевак от нее отогнали. Брат Семион вошел в собор и вскоре вернулся.

– Ну что, можно заносить? – спросил у него Волков.

– Нет-нет, господин, нельзя, протоиерей послал за архиепископом. Будем ждать его.

– А придет ли? – засомневался кавалер.

– Уж не извольте сомневаться, коли здоров, так придет, такого он не упустит.

Народа на площади все прибывало, и все смотрели на кавалера и судачили о том, откуда он взялся да кто он такой. Волков терпеливо ждал.

И наконец из дверей церкви – откуда он там взялся? – появился сам архиепископ. Был одет в простую полотняную рубаху до пола, без шапки и с посохом в руке, с серебряным Символом веры на серебряной цепи. Архиепископ