книг о Пушкине, в том числе «Пушкин. Психология творчества» (Paris: J. V. Роvolozky, 1928). Эта полемика даже переросла в юридические столкновения, см. переписку Ходасевича с Зеелером (Бахметевский архив). См. также [Ходасевич 1936].

201

Горький умер в 1936 году, не дожив до юбилейных торжеств.

202

К 1 февраля 1938 года Всероссийскую Пушкинскую выставку посетили 641 026 человек, среди них были рабочие, колхозники, солдаты, студенты, служащие, специалисты в области науки и техники и деятели искусств [Богаевская 1938].

203

Едва ли не каждому примеру эмигрантского издания соответствовало аналогичное, выпущенное по другую сторону границы. Так, аналогом каталога Пушкинской юбилейной выставки, проведенной русским зарубежьем, стал опубликованный в СССР «Краткий путеводитель по выставке, посвященной столетию смерти великого русского поэта Александра Сергеевича Пушкина, 1837–1937», который был подготовлен в Москве Всесоюзным Пушкинским комитетом в 1937 году.

204

Статья Гофмана напечатана на страницах 114–131 в сопровождении множества фотографий залов и экспонатов выставки. Среди других интересных статей в этом номере можно упомянуть «Пушкинские дни в эмиграции», где перечислялись все страны русской диаспоры и описывались памятные мероприятия; «Пушкинские дни в Советской России», а также заметку Лифаря «Французская пресса о Пушкинской выставке».

205

В том же году эмигрантское сообщество продолжило традицию связывать пушкинские мероприятия с темой сохранения русской культуры; парижский День русской культуры для молодежи, проходивший 9 мая, был «посвящен молодому Пушкину» и включал такие мероприятия, как «декламация, скетчи, пение, музыка, танцы, ритмическая гимнастика» – одним словом, этот день превратился в народный праздник, где Пушкин служил объединяющей силой и представлял русскую культуру в целом.

206

Предпринимались усилия по возведению памятника Пушкину в Париже.

По свидетельству В. Ф. Зеелера, в «Иллюстрированной России» в апреле 1935 года была организована специальная Пушкинская комиссия, в задачу которой входил сбор денег на памятник. Комиссия обратилась к скульптору А. М. Гюрджяну и архитектору И. И. Фидлеру, которые согласились работать без вознаграждения. Однако остается неясным, чем завершилась работа этой комиссии, см. документы от 20 апреля 1936 года (sic!; возможно, 1935 год. – А. Б.) в [Зеелер 1935–1936].

207

Благодарю С. Конна, который показал мне этот памятник летом 1997 года. Чуан Тефу, автор первой китайской биографии Пушкина, опубликованной в 1997 году, подтвердил, что эта статуя остается единственным памятником Пушкину в Китае. Более подробное описание монумента и его непростой истории см. [Ueland 1999].

208

Нота бене: Лифарю помогал с «научной стороны» выставки, и не только, его близкий друг М. Л. Гофман. О пушкинистике Гофмана см. [Гофман 2007].

209

Несколько иной вариант моих размышлений о Лифаре см. в работе [Brintlinger 1999].

210

В Пушкинский заграничный комитет входили В. А. Маклаков, И. А. Бунин,

М. М. Федоров и др.

211

О попытках покупки пушкинской коллекции Лифаря для СССР см. [Зильберштейн 1989]. Аутентичность некоторых предметов на выставке ставилась под сомнение, см. [Краснобородько 1997].

212

Зорин писал об этом эпизоде – единственном фрагменте в написанной Ходасевичем биографии Державина, где поэт «открывает дверь» в свою мастерскую, – как о несомненно биографическом. Зорин цитировал Алданова, указывавшего на эти же строки и считавшего, что они «должны были бы войти в классическую хрестоматию» русской литературы [Зорин 1988: 26].

213

В статье «Герои “Евгения Онегина”», помещенной в юбилейном издании романа в стихах [Лифарь 1937а], Лифарь также вспоминал о своих школьных днях: «Когда я думаю о пушкинском Онегине, об Евгении Онегине <…> я всегда радуюсь тому, что больше не учусь в гимназии, и что никто не заставляет меня писать “характеристику Евгения Онегина” (замечу в скобках, что с тех пор, как я окончил гимназию, мне приходилось говорить о друзьях, приятелях и знакомых, но я никогда не давал “характеристик”, и никогда мне не приходилось слышать двух одинаковых мнений об одном и том же человеке)» [Лифарь 1937а: 294]. Его статья была по сути ответом на вопрос: «Кто главные герои романа “Евгений Онегин”?». Ответ, который давал Лифарь, был вполне предсказуем: «Эскизно, набросками, намеками, Пушкин написал в “Евгении Онегине” обширную и полную картину современной ему России, России двадцатых годов, но настоящих героев, в полном смысле этого слова, в романе только два: Онегин и Татьяна. – Но и Онегин, и Татьяна не отличаются полною законченностью, и в их портретах черты лица неуловимо изменяются в такой степени, что совершенно несомненно следующее положение: фабула романа, развитие сюжета с его действующими лицами-героями были только необходимой канвой для лирических отступлений, для “пестрых строф” романа» [Лифарь 1937а: 305]. В других отношениях, однако, его статья, при всем ее непрофессионализме и сумбурности, предвещала написанные позднее гораздо более серьезные исследования. Лифарь защищал Онегина от нападок критиков XIX века [Лифарь 1937а: 295] и указывал, что Онегин в «декабристской» главе вовсе не похож на Онегина из первой и даже из восьмой главы [Лифарь 1937а: 296]. Он даже писал, что «идеальная русская женщина» Татьяна едва ли соответствует этому определению [Лифарь 1937а: 297–298] и что главное, чем она привлекает читателя, это влюбленность в нее Пушкина, в подтверждение чего приводил множество строк, где Пушкин называет героиню «милая Татьяна» и т. д. [Лифарь 1937а: 300–301]. Ср. с этим [Эмерсон 1995].

214

Понятие «пошлость», которое Набоков переводил на английский как «vulgarity», «banality», «the pettiness of everyday life and existence», наиболее подробно объяснено самим Набоковым в эссе «Пошляки и пошлость» [Набоков 1999: 389, 393]. В общении с американской аудиторией писатель часто настаивал на том, что это слово должно писаться и произноситься как poshlust (от англ, posh — китч, «шик» и lust — похоть, распутство. – Примеч. пер.), чтобы придать ему дополнительные оттенки значения при ударении на второй слог. В книге «Строгие суждения» писатель замечал: «Расхожие журналы часто печатают пошлость, но она проскальзывает и в некоторых высоколобых эссе. Пошлость называет мистера Глупца великим поэтом, а мистера Хитреца великим романистом» (пер. Д. Федосова) [Nabokov 1990: 101].

215

Пер. М. Дадяна.

216

См. [Bohlen 1999; Kishkovsky 1999; Fiennes 1999], а также утренние передачи