когда Лютиков завел окольный разговор о том, что друзья порой оказываются предателями, Светозар сразу оборвал его:

— Если ты про себя и Орешкина, то в вашем случае предатель не Орешкин.

— Это что ж, выходит, я? — кисло усмехнулся Лютиков и поднялся, поняв, что пришел напрасно.

Эдик, конечно, не понял и начал трясти в воздухе бумажкой: вот он, мол, донос Орешкина, на что Светозар уже рассердился и предложил свирепо:

— Хорошо, давай опубликуем все это и попросим читателей решить, донос это или протест принципиального человека против шайки паразитов.

Лютикова и Чеснокова как ветром сдуло. У Шалаева Женя был накануне, и здесь реакция была менее определенная. Ленивый добродушный Шалаев таращил удивленно глаза, цокал языком, качал головой, всплескивал руками на все живописуемые Лютиковым «партийные штучки» Орешкина, не высказал никакого отношения, как ни добивался от него Лютиков хотя бы формального слова осуждения, отделался туманной фразой насчет сложной обстановочки.

Дозвонившись до Вадима, Шалаев попенял ему, что тот не держал его в курсе своих неприятностей в Ганче, и предупредил:

— Похоже, этот тип всерьез хочет тебе навредить перед защитой. На кого-то такая пропаганда, может, и подействует. Но по-моему, он всегда готов был всадить нож тебе в спину. Вспомни, как он хотел убедить меня печататься в журнале по своему отделу, а не по твоему. Это когда еще вы были не разлей водой… Я тебя предупреждал, а ты? Отмахнулся! Ну, кто был прав?

И Вадим с некоторым удивлением вспомнил: да, действительно, когда он привел в редакцию журнала симбионта и родственника, первое, что тот сделал, это обежал лучших авторов Вадима и пытался сагитировать их работать на него. Вырастить автора — дело непростое, и среди профессиональных редакторов на сей счет существует строгая негласная договоренность, которой Женя пренебрег, как тогда думал Вадим, именно потому, что был близким человеком.

Сейчас Женя родственником уже не был. С кузиной Леной он развелся еще весной. Но, странное дело, первое, что услышал Вадим в Москве от Лены, это бурные попреки:

— Ты приехал по приглашению, ты был в подчинении у Жени, а значит, он автоматически соавтор всего, что ты сделал…

Пытаться что бы то ни было ей объяснять было бесполезно. Кузина не слушала доводов и протестов. А просто повторяла одно и то же, как заведенная. Да, если уж кузина, с которой Женя обращался в недолгие два года их супружества, мягко говоря, по-свински, была так обработана, можно было себе представить, какая бешеная деятельность была развита бывшим симбионтом по всем кругам московских общих знакомых.

Но все эти мелкие уколы и неприятности были чепухой по сравнению с главным сюрпризом, подготовленным вовсе не Лютиковым, а гораздо более могущественными силами…

Ровно за десять дней до защиты в квартире Орешкиных рано утром раздался звонок. Звонил член-корреспондент Академии наук Алексей Галактионович Крошкин. Вадим сразу понял: что-то случилось, таким больным, упавшим голосом говорил шеф Вадима по этой злосчастной диссертации.

— Владислав Иванович! Это я виноват. Вы не хотели Пиотровского в оппоненты. Это я, я навязал его вам. Я был в нем так уверен… Он заканчивает оппонентский отзыв заключением, что работа не заслуживает присуждения степени. Я только что с ним говорил. Он уперся, как ишак. Я ничего не понимаю. Мы в Ташкенте все с ним окончательно согласовали. Он был против вашей оценки разломов как зон отжившей сейсмичности, но сам считал это несущественным расхождением на фоне общего грандиозного успеха. Сейчас только об этом расхождении и говорит. Называет это просчетом, перечеркивающим все значение работы. Я не могу его переубедить! Может быть, вы знаете, что с ним произошло? Что же вы молчите?

— А что я могу сказать, Алексей Галактионович… Вы все сами сказали. Пусть. Пусть будет настоящая, а не формальная защита, от настоящих, а не формальных врагов. Может, так лучше.

— Владислав Иванович! Мы три раза откладывали защиту по вашему же требованию. Я сделаю все, что смогу. Я объявлю, что вы заболели. Это — месячная отсрочка. За это время мы заменим оппонента. Это трудно, но возможно…

— Но рот-то вы ему не заткнете. Он еще и на защите скажет, что его из оппонентов убрали за его высокую принципиальность и нелицеприятность… И истерику продемонстрирует, это он умеет. Нет. Примем бой. Это даже интересно. А кандидатская степень для меня вовсе не самоцель, вы знаете, как я к этому отношусь.

Вадим, в общем, говорил то, что думал, и в голосе его не было слышно волнения, но, когда он положил трубку, в ушах звенело и серая пелена волнисто плыла перед глазами. Света, все понявшая, глядела полными ужаса глазами.

Вот он, удар в поддых! Неожиданный и для Вадима. Хотя и не полюбил он Пиотровского, несмотря на все его поцелуи и комплименты, но никак не мог ожидать, что предав, как было предсказано, Б. Б. тогда, два года назад, свое следующее, обратное предательство он совершит столь быстро. Много неясного. Зачем ему? Вряд ли из-за той истории со Стожко и Штаубом — Вадим держался достаточно нейтрально и академично. Впрочем, кто его знает… Шаг, не лишенный даже какой-то смелости: ссора с Крошкиным при основательно подорванных отношениях с Ресницыным! А может, он чувствует себя уже в силе, чтоб и с Крошкиным сразиться? — внутри мобилизма, за главенство в школе, так сказать?

Как быть? С кем посоветоваться? Матери нет — она в Казахстане, в поле, как всегда в это время. Звонок! Вот и зверь на ловца. Профессор Гофф из Института геономии, работавший с матерью в начале тридцатых годов еще под пулями басмачей на первых изысканиях створа Нурекской ГЭС, учитель Вадима по университету, звонит, чтобы поблагодарить за присланный автореферат, предлагает написать отзыв…

Гофф — высокий, плечистый, с благородной — без следов облысения или рыжины — «академической» сединой голубоватого оттенка. С вечным румянцем на круглых щеках — от него веет полем, костром, по сей день по полгода в экспедициях. Из научных самородков: профессор не имеет диплома о высшем образовании! Гоффу, как и матери Вадима, теория движения континентов чужда. Но не выше оценивает он и ресницынскую теорию постепенного утопления континентов, он приверженец — надо думать, единственный, последний — старой теории контракции Земли, объяснявшей горообразование сжатием, усыханием планеты, наподобие компотной груши. Допотопную эту теорию Гофф модернизировал и довольно остроумно объясняет с ее помощью все на свете, что делает его фигуру одиозной и смешноватой для всех враждующих фракций геологов и геофизиков. Но это только пока речь идет о теории. Как только дело касается практического выхода, насмешники умолкают: на кончике пера Гофф фактически открыл (хотя