Нет.

Это призраки и тени, которые остались при храме. Они слетаются сюда в надежде, что Дзигокудаё заберет их, оборвет нить существования.

Но правда в том, что они сами держатся за жизнь, и раз так, то богиня не в силах помочь.

— Чего ты хочешь? — спрашиваю я у ребенка.

И он шепчет, а я понимаю…

— Твоя мать тебя не потеряла. — Я касаюсь призрачной головы, которая неожиданно плотна. — Она придет и отыщет тебя… она приходит часто…

Я беру мальчика за руку и веду к стене.

Я касаюсь темных иероглифов, которые вспыхивают ярко.

— Здесь она написала твое имя… прикоснись…

Этого хватает.

Он рассыпается серебряной пылью, пополняя узор храма. А остальные обступают меня. Их желания разнятся, но при этом просты и понятны. Кто-то закопал в огороде пять золотых монет, но не успел рассказать сыновьям. Кто-то хочет, чтобы восторжествовала справедливость, и мне надо лишь сказать имя убийцы. Кто-то боялся оставить детей без присмотра, но те давно выросли…

Выслушать. И дать слово, если я уверена, что смогу выполнить обещание. Очередной донос написать несложно, как и о золоте сказать… а вот наказать бывшую жену за блуд — это уже не ко мне… и призрак недоволен. Он воет и потрясает кулаками, которые отнюдь не бесплотны.

Но дуновение ветра, и призрак растворяется.

А его место занимает следующий.

Их так много, что я теряю счет.

И время здесь течет иначе, но усталость никуда не девается. Видящая… шепоток расползается, как круги по воде… видящая, видящая… видя…

…а потом я оказываюсь на берегу.

Я вижу этот берег впервые. Каменистый. Неприветливый. Серое море. Грязная пена. Гладь и небо в рытвинах. Солнце какое-то далекое, сизоватое, будто великолепная богиня брезгует подойти ближе. Вдруг да соленые капли коснутся ее роскошных одеяний…

Камни.

Камней много.

Темные, зеленоватые, покрытые лишайником, они громоздятся в кучи. И разваливаются на куски. Во время прилива море забирается за границу их, а после отступает, оставляя в трещинах гнилые хвосты водорослей.

Я оглянулась.

Развалины городской стены. Низенькой, поскольку хоть камня вокруг изрядно, но он мало пригоден для строительства. Эту стену лепили, склеивая наспех сизым раствором, и он, истончившись за годы существования, терял силу. Камни выпадали, но стена держалась.

За ней ждал туман.

Белесый.

Густой.

Такой, пожалуй, ложкой черпать можно. Но дурная эта затея. Туман был не то чтобы живым… скорее он не был обыкновенным. Я чувствовала нечто полусонное и голодное, но терпеливое…

Шаг.

И я оказываюсь за границей камней.

Еще один. Стена влажноватая на ощупь. Если это и видение, то слишком уж четкое. А то, что скрывается за стеной, чует меня.

Ворчит.

Поднимается, подбирая щупальца из тумана. Оно пытается загнать тело свое в дома, в подвалы. Оно не желает спугнуть еду. Только я не пища.

Я…

— Кто ты? — голос мой дрожит, и эта дрожь передается стене, берегу, который вдруг идет рябью, а потом исчезает. А стена остается, только не та, которая проклятому городу принадлежит, а темная, храма. Я стою перед ней, подслеповато щурясь, пытаясь осознать, как оказалась здесь.

А богиня хохочет.

…приходи еще.

Непременно.

…было весело.

Кому как… мне вот холодно, но тьеринг набрасывает на плечи свой плащ, а потом просто обнимает, прижимая к груди. Хорошая у него грудь. Удобная, черт побери.

…не стоит взывать к иным силам. Здесь и без них хватает нежити.

Не буду.

Просто… я не позволю отобрать его. Ясно?

Туман шепчет.

Зовет.

Он раздражен. Он не желает отпускать меня… а я… я не боюсь. Я просто знаю, что не позволю ему, кем бы он ни был, сидящий в тумане, забрать мой шанс.

Я не для того возродилась, чтобы снова стать несчастной.

Ослик и его человек нас дождались, и это тоже было хорошо. А ночью я увидела чернолицего бога, который хмурился и выпускал изо рта языки пламени. Они катились, но рассыпались разноцветным пеплом, не касаясь меня.

Хорошо.

Я же поклонилась богу и сказала:

— Что нужно от меня твоему ученику?

Бог исчез.

Да, определенно мужчины не желают разговаривать. Тьеринг, у которого я всю обратную дорогу пыталась выяснить подробности о планах его касаемо проклятых земель, тоже отшучивался, что, мол, не женского ума это дело…

Бестолковый.

Все одно не отступлюсь.

А на следующий день случилось событие, которое заставило меня иначе взглянуть на исиго. Не нашего, нет, тот вновь был всецело погружен в заботы и в дом свой вернулся, наведываясь лишь по вечерам. Он выглядел утомленным и раздраженным, хотя и пытался скрыть это.

Кошка зашипела.

Заскулил призрачный пес, растворяясь… звонко зашлепали босые пятки по камням. Какие пятки? Я приоткрыла ворота, кляня себя за любопытство, но никого не увидела.

А потом…

Они появились из узкого переулка.

Сперва — солдат в начищенной до блеска броне. Рогатый шлем его сиял на зимнем солнышке, а с широкого пояса, украшенного дюжиной толстых блях, свисал кривой меч. В руках солдат сжимал выбеленную палку с перекладиной, к которой и крепился штандарт.

Алый.

И золотой.

И еще самую малость — белый, намеком того, что матушка Наместника была посвящена Дзигокудаё.

За знаменосцем шла пара с трещотками. И уже за ними солидный, хотя и выглядевший молодо чиновник.

Его деревянные сандалии были высоки.

А одежды пусть и скромны, но сшиты из отличнейшего шелка цвета шафрана. Шапочку на голове украшал полупрозрачный камень, и две ленты, скреплявшие ее, завязывались в пышный бант.

В руках колдун нес свиток.

За ним же следовали пара чиновников рангом меньше, писец с корзиной и еще полдюжины стражников.

Душу кольнуло недоброе предчувствие. Колени дрогнули, а…

Мне нечего бояться, ведь обвинение в убийстве достаточно серьезно, чтобы за дело взялся верховный судья, а он не допустит несправедливости.

Если, конечно, обвиняемая доживет до суда.

Дел у судей много, да и пока обвинение в лице молодого, но явно обласканного высшею милостью чиновника соберет доказательства, пройдет не один день. И ждать суда я буду не в своем доме, а в яме, с иными преступниками…