Абадия узнал их — две были иудейками.

Подойдя к столу, Абадия почтительно поклонился.

— Да будет славен великий каган! — поприветствовал он. — Надеюсь, здоровье кагана прекрасное и все его желания исполняются.

Каган, молодой человек с изнеженным лицом, лениво повел рукой.

— Присаживайся, Абадия. Попробуй винограда.

Рядом с кушеткой стояли мягкие пуфики.

Абадия почтительно отказался.

— Господин, я не смею сидеть в твоем присутствии.

Каган опустил ноги на мраморный пол и сел.

— Так какая нужда привела тебя ко мне, Абадия? Я слышал, что ты повел мою армию на войну со славянами.

Абадия негромко хихикнул, прикрыв рот рукой.

— Какая уж война со славянами? Так безделица. Идя навстречу желаниям народа, я разрешил ограбить славянский город, который они незаконно поставили на наших землях.

Каган удивленно поднял тонкие брови.

— Как? Славяне ставят на нашей земле свои города? Кто им позволил это?

Абадия понял, что проговорился о том, чего каган не должен был знать, и поспешил исправить ситуацию.

— Потому мы и пошли войной на славян, чтобы наказать их за самовольство.

— Наказать изгоев надо, — сказал кагана. — И наложи на них еще большую дань, чтобы они всегда помнили, кто их господин.

В отличие от кагана Абадия хорошо помнил, что славяне не платят дань хазарам. Но к чему расстраивать кагана? Поэтому он только проговорил:

— Так я и сделаю, господин. Но я пришел к тебе по другой, более важной причине.

— Какой? — нахмурил брови каган.

Абадия показал глазами на девушек.

— Господин, позволь мне говорить с тобой наедине.

— А тут нет никого.

— А женщины?

— Это всего лишь мои наложницы, — сказал каган.

— Но дело слишком тайное, чтобы даже они знали о нем.

— Да? — с сомнением проговорил каган и щелкнул пальцами. — Идите, мои голубки, в сад. Пока мы будем разговаривать с Абадией, соберите для меня душистые лепестки прекрасных цветов.

Девицы убежали в заросли роз, и оттуда послышался приглушенный смех.

Абадия присел на пуфик рядом с кушеткой кагана и тихо заговорил:

— Господин, ты уже знаешь, что я веду войну со славянами...

Каган медленно наклонил голову:

— Знаю.

Абадия продолжил:

— Войну со славянами я начал для того, чтобы увести из Итиля всех, кто ненавидит тебя.

— Неужели такие имеются в моем народе? — не поверил каган.

— Есть, и они устроили против тебя заговор, — сказал Абадия. — И в заговоре против тебя участвуют многие тарханы из аланов и тюрков.

— Но ты сам алан.

— Был, и скорблю об том. Я уже давно иудей.

— У нас все веры равны.

— Они ненавидят иудеев.

— И что же они хотят?

— Они хотят убить тебя.

Каган встал, гордо вскинул голову, и проговорил:

— Но если они не помнят — я потомок рода Ашинов, и каган но праву рождения. Мои предки создали это государство. Я — Бог!

Абадия встал рядом.

— Они не хотят помнить этого.

— Но чем же я им стал неугоден?

— Потому что они мусульмане или христиане, а ты язычник. Они хотят кагана мусульманина или христианина.

— Мои боги — боги моих отцов!

— Каган, времена меняются. Нравы аристократии давно испортились, они впали в разврат. Новая вера побуждает их презирать твоих богов. Мусульмане считают самым злейшим врагом для себя не христиан или иудеев, а язычников, верящих в старых богов.

Каган сел и с горечью в голосе проговорил:

— Неужели в Хазарии не осталось преданных мне людей?

— Есть, и их много, — сказал Абадия. — Все иудеи преданы тебе. Они готовы жертвовать своей жизнью во благо тебя.

— Я буду их любить, как самого себя, — сказал каган. — Но что же я могу для них сделать?

Абадия упал на колени.

— О, великий каган! Нет для нас большей награды, если ты примешь нашу веру. Тогда иудеи будут еще больше преданны тебе и почитать, как бога.

— Но тогда обидятся другие, — сказал каган.

— Но другие предали тебя. И нет времени — заговорщики решили, что как только вернутся назад в Итиль, то убьют тебя.

— Не знаю, что и делать, — с сомнением проговорил каган.

— Принять иудаизм, — сказал Абадия.

— Но об этом узнают другие.

— Незачем всем говорить, что ты стал иудеем. Пусть об этом знают только иудеи.

Каган повеселел.

— Ну, если так, то можно.

Через три дня каган был обращен в иудаизм.

Проводив Полыню, Дубыня пробежался по стене до следующей башни и предупредил всех встретившихся, чтобы они брали свои семьи и подходили к воротам.

Вернувшись, он увидел, что засовы с ворот были сняты и дружинники были готовы выходить.

Колонну возглавлял князь и дружинники — они были на конях и в тяжелых доспехах. Они должны были тараном проломить переднюю линию хазар, если те встретятся.

За ними — княгиня с княжичем, семьи дружинников и старшин на телегах. Тут же женщины и дети простых людей — те, что еще могли передвигаться. По бокам и сзади колонну защищали пешие ратники в легкой броне.

Дубыня взял щит, копье и топор и поспешил пристроиться к строю пеших ратников, поближе к княжеской дружине.

Подошел и Полыня. Его лицо в темноте казалось черным. Он нашел Дубыню и коснулся его плеча.

— Дай мне встать рядом.

— Где жена? — спросил Дубыня, освобождая место.

— Она умерла, — сухо сказал Полыня и отвернулся, скрывая слезы.

Дубыня ничего не понял, но разговаривать было некогда — заскрипели открывающиеся створки ворот, и дружинники молча двинулись в пахнущую сыростью и дымом ночь.

Шли без факелов, поэтому было так темно, что Дубыня с трудом различал идущего впереди. Его спина, то была видна, то пропадала, лишь звон оружия да тяжелое дыхание свидетельствовали о том, что он недалеко.

Боясь отстать, Дубыня невольно перешел на бег и натолкнулся на спину впереди идущего, тот что-то буркнул неразборчивое и ускорил шаг.

Полыня сопел рядом, но не отставал.

— Темно, хоть глаз выколи, — сказал он.