Во время всё той же Гражданской войны новая нация впервые продемонстрировала свою потенциальную мощь. Гражданская война в Америке стала первой, в которой военачальник командовал армией в миллион человек, первой, в которой на одном поле битвы сошлись четверть миллиона солдат, первой, решающую роль в которой сыграли индустриальные технологии, от железных дорог до подводных лодок и первых моделей пулеметов. Верно, в этой войне соединенные (точнее, разъединенные) штаты сражались друг с другом и для внешнего мира опасности не представляли; но каждый мог вообразить, в какую грозную силу превратятся эти противники, когда сольются в одном государстве.

Вторым европейским националистическим движением, имевшим мировое значение и сыгравшим очень важную роль непосредственно для мусульманского мира, стал сионизм. Этот комплекс идей и страстей по своей аргументации и призывам очень напоминал все прочие европейские национализмы XIX века. Он соглашался с Гердером в том, что общий язык, история, культура превращает людей в нацию. Соглашался с Мадзини в том, что нация имеет право жить на собственной безопасной территории, в суверенном государстве. Соглашался с Трейчке и его единомышленниками в том, что национальное государство имеет право (и даже обязано) объединять в своих границах весь свой народ и, если понадобится, изгонять из своих пределов иные народы. «Если народами с такими правами, – говорили основатели политического сионизма, – являются немцы, итальянцы, французы – видит Бог, таким же народом с такими же правами являются и евреи!»

Однако между сионизмом и другими европейскими национализмами XIX века имелось ключевое различие. Итальянцы, немцы, сербы и все прочие заявляли свои националистические права на территории, на которых уже обитали. А у еврейского народа не было своей территории. Уже два тысячелетия евреи были рассеяны по свету и теперь жили в чужих государствах на правах безземельного меньшинства. Однако на протяжении двух тысяч лет Рассеяния евреи держались вместе и сознавали себя единым народом, объединяясь вокруг иудаизма, имевшего для них не только религиозное, но и культурное, и историческое значение: в Европе XIX века было вполне возможно, не будучи ни «соблюдающим», ни даже верующим иудеем, все же оставаться евреем. Ключевой элемент иудейского религиозно-исторического нарратива звучал так: Бог обещал первым евреям, Аврааму и его потомкам, землю Ханаана в обмен на то, что они не станут почитать иных богов, будут только Ему поклоняться и исполнять Его заповеди. Согласно этому нарративу, свою часть сделки иудейский народ выполнил и тем заслужил право «потребовать назад» свою землю, территорию, называемую Палестиной, сейчас заселенную арабами и управляемую турками-османами. Многие европейские сионисты XIX века были людьми вполне светскими, однако в их призывах к созданию на восточном берегу Средиземного моря еврейского национального государства ясно звучат отзвуки рассказа о Земле Обетованной.

В 1897 году австрийский журналист Теодор Герцль создал первый официальный орган политического сионизма, Всемирный сионистский конгресс; однако к этому времени сионизм давно уже существовал – идеи его восходят к началу XIX века. На фоне подъема всех прочих национализмов евреи заговорили о переселении в Палестину. Некоторые немецкие националисты соглашались с сионистами, хотя не от большой любви к ним. Фихте, например, был уверен, что евреи, даже говорящие по-немецки с рождения, никогда не ассимилируются в немецкую культуру. Если они останутся в Германии, то всегда будут здесь «государством в государстве», так что лучше им поискать счастья в Палестине.

В Палестине всегда имелось автохтонное еврейское население, однако в 1800 году процент его был мизерным: около 2,5 процента против 97 процентов арабов. К 1880-м годам, когда всерьез началась эмиграция евреев из Европы в Палестину, доля еврейского населения выросла приблизительно до 6 процентов. Во время первой алии (так назывались волны еврейской иммиграции в Палестину) туда переехало около тридцати тысяч. Однако в основном это были городские идеалисты-интеллектуалы, мечтавшие о жизни на лоне природы, хоть на деле лопату от мотыги отличить не могли. Бо́льшая часть из них вернулась в Европу, и от первой алии почти ничего не осталось. Так обстояли дела накануне Первой мировой войны.

Когда эти три феномена из Европы – конституционализм, национализм и индустриализация – просочились в османский мир, то произвели здесь особенно разрушительное действие, отчасти потому, что в течение всего XIX века «османский мир» съеживался и это порождало серьезную тревогу. Алжир всосала в себя Франция. Египтом фактически завладела Великобритания. Средиземноморское побережье к северу от Египта формально принадлежало Османской империи, как и весь Аравийский полуостров и большая часть нынешнего Ирака, но и здесь османы все больше и больше склонялись перед европейцами. Слабела и власть османов над европейскими территориями. Вся эта древняя империя, еще недавно величайшая в мире, теперь напоминала дряхлого великана, разрушающегося, гниющего заживо – но все еще дышащего, все еще живого.

Великан был еще жив, но западные дельцы при поддержке своих правительств свободно действовали на его территории. В первой половине XIX века их взаимодействие с османами можно кратко описать одним словом: «капитуляции».

Капитуляции? Звучит как синоним «унизительных уступок». Однако поначалу этот термин обозначал совсем другое.

Практика «капитуляций» возникла, когда империя была еще на вершине могущества – и в то время это слово означало разрешение, выданное могущественным османским султаном смиренному просителю из Европы на ведение в Османской империи какого-либо бизнеса. В «капитуляции» просто перечислялись виды деятельности, на которые имеет право проситель на османской территории. Все, что не разрешено, запрещалось. Почему такой документ назывался «капитуляцией»? Потому что по-латыни это слово означает просто «перечисление по категориям». Капитуляция – это список разрешенных для европейцев деловых занятий, сгруппированных по категориям.

Поскольку баланс сил между европейцами и османами изменился не в результате какой-либо великой войны, не было единого момента, в котором «капитуляции» перестали означать «разрешение, выданное могущественными османскими господами скромным европейским купцам в ответ на их смиренную просьбу», и начали означать «унизительные уступки, выбитые из османских чиновников торжествующими европейскими господами». Несомненно, именно такое значение имели они в 1838 году, когда османы, желая упрочить свои позиции в борьбе с Мухаммедом Али, подписали Балта-Лиманский договор с консорциумом европейских держав – договор, устанавливавший неравноправие османов с европейцами на османских землях. Например, этот договор устанавливал низкие тарифы для европейских товаров, поступающих в империю, но высокие тарифы для османских товаров, отправляемых за границу. Османским подданным он запрещал учреждать монополии, но позволял и даже облегчал это европейцам. Такие «капитуляции» имели лишь одну цель: сделать османов неспособными к конкуренции с европейцами на своей собственной земле.

В последующие годы османское правительство приняло целую серию новых законов, призванных вдохнуть в османское общество новые силы и сделать его способным конкурировать с европейцами – то же, что происходило в те годы и в Иране. В Османской империи эти несколько волн реорганизации именовались «Танзимат», или «реорганизационные меры». Начались они в 1839 году с указа под пышным названием «Благородный эдикт Дома Роз»[77]. В 1856 году появился следующий документ, «Высочайший эдикт». Затем, в 1860 году, последовала третья серия реформистских мер.