Доев свой обед, Устюгов стряхнул крошки, сложил тряпочку и сунул в карман, пустую бутылку – в другой. И с наслаждением закурил папиросу “Прибой”.

– И их не поймали?

– Да тама степь, пустыня, речки сухие, воды хрен найдешь. У казахов не спрячешься, им за беглых премию давали – чаю, селедок… Троих застрелили, этих пиздили по-страшному, привезут и возле вахты бросют в кровищи, штоб мы, значит, любовалися… А двое ушли с концами – татарин Тургай и Граф. Не достали… Он тебе кто?

– Брат мамы.

– Дядька, выходит… Он с Тамбова?

– Семья из Твери.

– Должно, не тот. Тот вроде тамбовский…

Успенский с усмешкой спрашивает:

– Почему же “гад”?

– Я ж к ему подкатился, как к человеку, так, мол, и так, хочу с вами. За проволоку. Возьмите, пригожуся… Слушок-то был, что копают. А он меня послал. “Брехня энто все, ты больше стукачей слушай…” Гад и есть…

– Выходит, он вам жизнь спас… – задумчиво говорит Пьер.

Устюгов смерил его взглядом, встал и пошел к двери. На пороге обернулся:

– Сопляк! Пошел ты, знаешь куда…

В темноте “москвич” с зажженными фарами сигналит перед воротами дачи. Жора, крепкий угрюмый парень, открывает створки. Машина въезжает на участок. Из “москвича” вылезает доктор Додик и с ним двое французов – Пьер и Луи.

– Где спирт? – интересуется Жора. – Срываешь мероприятие, одиннадцатый час уже…

– Во-первых, без паники, все учтено могучим ураганом. И кроме того, с наступающим… – Додик достает из багажника объемистую медицинскую бутыль.

Горит костер, светятся окна веранды обшарпанной деревянной дачи. У крыльца к наряженной елке приставлена стремянка, на верхушке кто-то возится с проводами. Додик оглядывает торчащие в снегу бутылки шампанского:

– Витька, ты когда-нибудь пробовал “Вдову Клико”?

Стоящий на стремянке Витя в телогрейке мычит в ответ, потом вытаскивает изо рта провод.

– Здорово… А чего это?

– Классическая марка французского шампанского…

– Тройной одеколон на картошке пробовал, а “Вдову” не случалось…

– Это наш хозяин Виктор, в будущем – всемирно знаменитый кинорежиссер, в настоящее время безработный… Валерка просил, чтоб я привез французов, вот они, невредимые, – Пьер, Луи и бутылка “Клико”.

Луи достает из пакета бутылку шампанского и сует в снег.

– Шикарно… А Валерку где носит?

– Он балетных забирает, Кирку со Светкой. А у них “Щелкунчик”, опоздают, как всегда…

Французы и Додик скидывают пальто в передней, топают ногами, стряхивая снег. На просторной веранде раздвинут стол, почти накрытый.

– Как я понимаю, торжество будет происходить именно здесь…

Впархивает блондинка с распущенными волосами, с блюдом селедки в руках.

– Здрасте, мальчики… – Поставив блюдо, она спешит на кухню.

У Луи загораются глаза.

– Хорошенькая!

– Это Козлик, известная московская красавица, жена композитора Самошкина, вот не скажу точно – четвертая или пятая… Он знаменит не только музыкой к кинофильмам, но и тем, что в среднем раз в три года женится на хорошеньких блондинках, похожих одна на другую, как однояйцевые близнецы…

На кухне кипит работа. Композитор Самошкин, в рубахе с засученными рукавами, весь в поту, режет баранину и насаживает куски на шампур. Жора, отмерив мензуркой стакан спирта, наливает его в графин с водой. Маруся заправляет салат “оливье”, Жанна раскладывает семгу на блюде. Из огромной кастрюли с картошкой валит пар. Алина высыпает в нее мелко нарубленный укроп с чесноком и, накрыв крышкой, крутит в руках:

– Картошка практически готова…

На пороге появляется Додик с французами.

– С наступающим, любезные барышни! А вот я вам привел двух французов на растерзание… Прошу любить и жаловать – это Луи, а это Пьер.

Французы здороваются.

– Живые французы? – оживляется Козлик.

– Натуральные. “В своих штанах и башмаках”…

– Заболоцкий! – Самошкин смеется. – До чего же ты, Дод, культурный…

– Этот человек, плотоядно терзающий мясо и пытающийся меня унизить, и есть пресловутый композитор. Вообще здесь преобладает консерватория – Жанна у нас играет на альте, а Жорж, работающий со спиртом, на самом деле не химик и не самогонщик, а скрипач. А вот зачем лимон, я не понимаю…

Жора выжимает сок лимона в графин со смесью.

– Два лимона на литр смеси практически убирают сивушные масла…

Додик целуется с Алиной.

– И только Алинка у нас человек нешуточный, государственный, она экономист, из тех, на ком стоит держава…

– Будет трепаться…

– Я понесла “оливье”, – объявляет Маруся.

– А этого кадра я вижу впервые. Давид, в просторечии Додик…

Он протягивает руку Марусе, у нее руки заняты миской с салатом. Она стеснительно улыбается.

– Меня зовут Маруся… – И выходит.

– Откуда человек? Почему не знаю?

– Ты отстал от жизни. Это новая Витькина пассия, артистка из Щуки…

На кухню влетает взмыленный Витя в костюме и криво повязанном галстуке.

– Вы хоть иногда на часы смотрите, пидарасы? Без двадцати! Все на двор! Надо же старый год проводить!..

У крыльца гомон и суета вокруг елки, девушки в шубках, парни в пальто. Хлопают пробки, разливают шампанское. Алина ставит на стул поднос с солеными огурцами, хлебом и салом. Из открытого окна веранды орет приемник, около которого хлопочет Витя. Пьер протягивает бокал к бутылке шампанского, его останавливает Жора с графином в руках:

– Шампанское – исключительно дамам. Мужики пьют спирт… – и наливает ему мутной смеси.

– Витька, сделай тише! – кричит Жанна. – Невозможно разговаривать!

Витя приглушает приемник и слетает с крыльца. Он в костюме.

– Накинь что-нибудь, простудишься!

– Спокойно! В огне не тонем, в воде не горим… Наливай!

Он протягивает стакан Жоре.

– А почему не горит елочка? – спрашивает Козлик.

– Елочку надо попросить. Ну-ка, хором – “Елочка, зажгись!”. Три-четыре!

Девушки кричат хором:

– Е-лоч-ка, за-жгись!

Витя втыкает вилку в удлинитель, и елка вспыхивает разноцветными огоньками. Девушки разражаются радостным воплем.

– Все, тихо! Доктор, тост!

Голоса стихают, Додик поднимает стакан со спиртом.

– Ну, что, друзья мои… Год был как год, не хуже других, а может, и получше. Провели прекрасный фестиваль молодежи, запустили первый в мире спутник. В Африке вновь открылся Суэцкий канал, а британский Золотой Берег стал независимой республикой Гана… Между прочим, по поводу открытия Суэцкого канала мой сосед дядь Миша, сантехник мирового класса, так напился, что мы его с трудом вернули с того света. Казалось бы, что ему Гекуба? Вот она, всемирная отзывчивость русского человека, о которой говорил Достоевский в пушкинской речи! Так выпьем за минувший год, за то, что мы все живы, за то, что Пизанская падающая башня в этом году так и не упала! Ура!