— Вы же не дурак набитый, Рейд, и прекрасно понимаете, для чего эта трубка. Только не ждите, что я буду каяться. Черта с два!

— Вовсе нет, сэр.

— Рано или поздно вы бы все равно узнали. Такое не утаишь.

— Это не мое дело, сэр.

— Наоборот, здесь это касается всех, — криво усмехнулся капитан. — Коснется и вас, если собираетесь продолжить морскую карьеру. Вы будете это загружать, возить и продавать… Я не знаю ни одного старого моряка, который время от времени не прибегал бы к такому средству, особенно если оно помогает забыть о воющих ветрах, что правят беспорядком его жизни.

Мистер Чиллингуорт уткнул подбородок в грудь, однако голос его окреп.

— Тот не моряк, Рейд, кто не изведал мертвого штиля, и вот тогда-то опий творит чудеса. Время летит, ты легко минуешь дни и недели, будто с юта переходишь на бак. Вы не поверите, да я и сам не верил, пока злосчастная судьба не приткнула меня на долгие месяцы в одном захудалом порту. Было это в море Сулу… Столь затрапезного городишки я в жизни не видел: все шлюхи — переодетые мужики, и ты не сходишь на берег, опасаясь за свои яйца. Мне было так погано, что, когда стюард-филиппинец предложил трубку, я охотно согласился. Думаете, я стану корить себя за слабость? Нет, сэр, я ни о чем не жалею. Я получил неизведанный дар. И как все дары природы — огонь, вода и подобное, — он требует величайшей осторожности.

Капитан вперил в Захария горящий взгляд.

— Долгое время я курил трубку не чаще раза в месяц; если вы думаете, что подобная умеренность невозможна, то знайте: она не только возможна, но непременна. Глупцы полагают, что стоит взять в руки трубку, и тебе уготована гибель в дымном притоне. Бьюсь об заклад, большинство курильщиков балуются трубкой всего раз-другой в месяц, но не из-за скаредности, а потому, что именно воздержание дает высочайшее, несравненное удовольствие. Разумеется, есть и такие, кто с первой затяжки понимает, что уже никогда не расстанется с дымным раем, но это настоящие пристрастники, они такими рождаются, а не становятся. Но обычные люди, к которым я причисляю и себя, хотят забыться, когда их к этому что-то подталкивает — поворот в судьбе или несчастный случай… Хотя, может быть, это мой личный опыт, совпавший с изнуряющей болезнью. Определенно, в то время не было лучшего средства от моих хворей… — Капитан помолчал. — Вы знаете, в чем самая удивительность этого вещества?

— Нет, сэр.

— Ну так я вам скажу: оно убивает желания. И оттого становится для моряка манной небесной, бальзамом для самых тяжелых недугов. Оно унимает нескончаемые муки плоти, что преследуют нас в море и толкают к противоестественному греху… — Мистер Чиллингуорт взглянул на свои подрагивающие руки. — Ладно, хватит сотрясать воздух. Раз уж мы легли на этот галс, позвольте спросить: не желаете ли курнуть? Уверяю, вам не удастся вечно избегать сего опыта, к нему вас толкнет простое любопытство. — Капитан усмехнулся. — Уж я-то повидал желающих поставить дымсель, среди которых были и набожные церковники, и строгие законники, и неприступные матроны, затянутые в корсет своей чопорности. Если будете возить опий, настанет день, когда вы и сами втихаря к нему приложитесь. Так почему не сейчас? Чего тянуть?

Словно завороженный, Захарий смотрел налакированный изящный чубук трубки.

— Да, сэр, я бы хотел попробовать.

— Вот и славно.

Из ящика стола капитан достал сияющую лаком шкатулку, изнутри выстланную красным шелком, на котором ладно умостились разные вещицы. Точно аптекарь за прилавком, одну за другой он выложил их на стол: бамбуковую иглу с железным кончиком, ложечку с длинным бамбуковым черенком, серебряный ножичек и украшенную затейливой резьбой круглую костяную коробочку, вполне годную служить футляром для рубина или алмаза. Но в ней лежал неприглядный в своей тусклости ломтик опия. Вооружившись ножиком, капитан отскоблил от него крохотную чешуйку и положил ее в ложку. Затем он снял с лампы стекло и держал ложку над пламенем, пока чешуйка не превратилась в лужицу. С торжественностью священника, совершающего обряд причастия, капитан передал Захарию трубку:

— Как только я капну, хорошенько затянитесь, успейте сделать пару вдохов.

Чрезвычайно осторожно макнув иглу в растаявший опий, мистер Чиллингуорт поднес ее к пламени. Едва капля зашипела, он сбросил ее в чашку трубки.

— Давайте! Чтоб ни грана не пропало!

Захарий затянулся густым маслянистым дымом.

— Глубже! В себя!

Через две затяжки трубка погасла.

— Откиньтесь в кресле. Ну что, земля от себя отпускает?

Захарий кивнул. Земное притяжение будто и впрямь ослабло: тело казалось невесомым, точно облако, руки и ноги стали ватными, словно лишились всех мышц. Тянуло прилечь. Собственные пальцы, ухватившиеся за край стола, казались квелыми червяками. Захарий встал, ожидая, что ноги подкосятся, но они не подвели и держали вполне сносно.

Будто из далекого далека возник голос капитана:

— Если кружится голова, прилягте на койку.

— Благодарю, сэр, моя каюта в двух шагах.

— Ну, как угодно, как угодно. Через час-другой все пройдет, и вы проснетесь полным сил.

— Спасибо, сэр.

Захарий уже почти доплыл к двери, когда капитан сказал:

— Погодите, Рейд. А зачем вы приходили?

Захарий ухватился за косяк; странно: мышцы размякли и чувства притупились, но голова была ясной как никогда. Он не только помнил, что хотел поговорить о боцмане Али, но еще понял: опий сбил его с трусливого курса — во всем нужно разобраться самому, без посторонних. Неужто опийный дым прояснил его взгляд на мир? Или позволил заглянуть в те пределы своей души, где прежде он не бывал? Как бы то ни было, Захарий осознал, что взаимная симпатия двух людей из разных миров — редкостное, трудное и невероятное чувство, над которым не властны чужие правила и установления. В отношениях между двумя людьми свои правды и обманы, свои обязанности и привилегии, и только им решать, что есть честь, а что позор. Он должен сам достойно разобраться в отношениях с боцманом Али, что подтвердит его зрелость и готовность стоять у руля.

— Ну, так что, Рейд? О чем вы хотели поговорить?

— О нашем местоположении, сэр. Нынче я взглянул на карту, и мне показалось, что мы сильно отклонились к востоку.

— Нет, мы именно там, где нужно, — покачал головой капитан. — Я решил воспользоваться сильным южным течением возле Андаманских островов, так что пока останемся на этом курсе.

— Понятно, сэр. Прошу прощенья.

— Ничего, ступайте.

Захарий отметил, что его ничуть не мотает, как пьяного, — движения были замедленны, но вполне координированы. В своей каюте, сняв рубаху и штаны, он вытянулся на койке. Захарий сомкнул веки, погрузившись в нечто, более глубокое, чем сон, и более четкое, чем явь; сознание его полнилось цветными объемными видениями, которые, несмотря на свою чрезвычайную яркость, были очень спокойны и не пробуждали плотских желаний. Сколько так длилось, он не знал, но потом это состояние стало угасать, а красочные формы превратились в лица и силуэты. Казалось, он видит сон, в котором женщина, прятавшая лицо, то оказывалась соблазнительно близко, то ускользала вдаль. Потом где-то зазвонили, накидка спорхнула с лица женщины, и он узнал Полетт, которая, упав в его объятья, подставила ему губы. Захарий очнулся весь в поту, смутно сознавая, что только что слышал восьмой удар склянок, призывавший его на вахту.