* * *

Чтобы без помех обсудить столь деликатное дело, как приглашение замуж, надо было тщательно продумать время и место разговора. Возможность представилась лишь на следующее утро, когда Дити и Хиру вышли на палубу. Пользуясь случаем, Дити увлекла подругу к баркасу.

— Кахорахелба, бхауджи? Что случилось, братаниха? — всполошилась Хиру, не привыкшая к вниманию. Решив, что в чем-то допустила промашку, она приготовилась к выволочке. — Я чего-то напортачила?

— Не волнуйся, все хорошо, — под накидкой улыбнулась Дити. — Знаешь, я очень рада… Адж бара хусбани. Для тебя есть новость.

— Новость? Ка хабарба? Какая еще новость? — Всхлипнув, Хиру прижала ладони к щекам. — Хорошая или плохая?

— Это уж тебе решать…

Почти сразу Дити поняла, что ошиблась с выбором места — накидка на лице Хиру не позволяла прочесть ее отклик. Но теперь уж ничего не попишешь, и Дити выложила все до конца.

— Ка ре? Что скажешь? — спросила она.

— Ка кахатба? Что мне сказать? — Голос Хиру был ломким от слез.

Дити обняла подругу:

— Не бойся, говори, как есть.

Хиру долго собиралась с силами, но все же расплакалась и сбивчиво заговорила:

— Братаниха… я думать не думала… верно ли?.. Говорят, на Маврикии одинокой женщине погибель… на куски порвут… сожрут… мужиков полно, а женщин мало… Представь, каково мне там одной… ой, братаниха… вот уж не думала…

Не понимая, к чему она клонит, Дити перебила ее причитания:

— Вчера не догонишь, а от завтра не уйдешь. Сейчас-то что скажешь?

— Да что ж сказать? Согласная я…

— Ай да смелая баба! — рассмеялась Дити.

— Чего ты так? — обеспокоилась Хиру. — Ошибку делаю?

— Нет, — твердо ответила Дити. — Раз ты решила, могу сказать: никакой ошибки. По-моему, он хороший человек. У него полно родственников, за тобой приглядят. Все еще завидовать тебе станут! Хиру — прям царица!

* * *

Довольно часто среди вещей, отданных в стирку, Полетт распознавала блузу, рубашку или штаны Захария. Его одежду она машинально перекладывала в низ кучи, оставляя ее напоследок. Потом, смотря по настроению, либо яростно колотила его рубашкой о палубу, точно прачка на мостках, либо подолгу отстирывала воротничок и манжеты. Однажды, когда она, пребывая в мягком расположении духа, хлопотала над Захарьевой сорочкой, рядом возник Ноб Киссин-бабу. Вытаращившись на ее руки, он прошептал:

— Не хочу вторгаться в ваши пределы, мисс, однако позвольте узнать: не мистеру ли Рейду принадлежит сия рубаха?

После кивка Полетт он еще тише спросил:

— Можно взять на минутку?

— Зачем? — удивилась Полетт, но приказчик молча выхватил у нее мокрую рубашку, помял, потискал и вернул обратно.

— Похоже, сей наряд служит ему с незапамятных времен, — нахмурился Ноб Киссин. — Ткань шибко износилась. Странно, не правда ли?

Полетт уже привыкла к чудачествам приказчика, но эта невразумительная реплика ее озадачила:

— Почему вас удивляет, что мистер Рейд носит старую одежду?

Раздосадованный невежеством собеседницы, Ноб Киссин прищелкнул языком.

— Новое воплощение требует новой одежды. Меняются рост, вес, половые органы, и оттого прежнее одеяние уже не годится. Вот мне, например, пришлось покупать кучу новых вещей. Расходы просто ужасные.

— Я не понимаю, Ноб Киссин-бабу. Зачем это вам?

— Ну как же! — выпучил глаза приказчик. — Ослепли вы, что ли? У меня набухают груди, волосы отрастают. Налицо рождение иного образа. Какая ж тут старая одежда?

Полетт наклонила голову, пряча улыбку:

— Но мистер Рейд не претерпел таких изменений, и старая одежда ему еще послужит.

Отклик приказчика был весьма неожиданным: от негодования он весь надулся и заговорил со страстностью человека, отстаивающего давно взлелеянную веру:

— Как делать можно столь безответственные заявления? Сейчас я вам разъясню. — Сунув руку за горловину просторного балахона, он выпростал амулет, из которого достал пожелтевшую бумагу. — Извольте взглянуть.

Полетт втянула листок в пронизанную солнцем полутьму под накидкой.

— Это список команды «Ибиса» двухлетней давности, — пояснил Ноб Киссин. — Взгляните на имя досточтимого мистера Рейда и все поймете. Стопроцентная перемена.

Полетт зачарованно смотрела на слово «черный» возле имени Захария. Вдруг все, что прежде казалось странным и необъяснимым, обрело четкий смысл — и его сочувствие к ее обстоятельствам, и безоговорочное принятие ее сестринской любви к Джоду…

— Ну разве не чудо? — пыхтел приказчик. — Кто это сможет отрицать?

— Да, вы правы, Ноб Киссин-бабу, — сказала Полетт.

Она поняла, что невероятно заблуждалась в своей оценке Захария: если кто и мог соответствовать многообразию ее личности, так только он. Казалось, небесные силы направили к ней посланника с известием, что их души повенчаны.

Теперь ничто не мешало ей открыться, но одна лишь мысль о том заставила ее испуганно съежиться. Вдруг он подумает, что его преследуют? А что еще ему думать? И что делать ей, если он посмеется над ее униженностью? Это невыносимо.

Полетт взглянула на море, и в памяти промелькнуло давнишнее воспоминание о том, как Джоду застал ее в слезах над романом. Озадаченный, он пролистал и даже потряс книгу — не выпадет ли колючка или игла, которая объяснила бы ее огорчение. Узнав, что причина в самой книге, он попросил ее пересказать. Полетт поведала ему историю Поля и Виргинии,[72]в изгнании живших на острове Маврикий; их детская привязанность друг к другу переросла во всепоглощающую страсть, но влюбленных разлучили — Виргинию отправили во Францию. Полетт долго пересказывала свою любимую часть романа — трагический финал, в котором Виргиния вот-вот должна воссоединиться с возлюбленным, но гибнет в кораблекрушении. Отклик Джоду на печальную историю ее возмутил: молочный братец расхохотался и сказал, что только дурак заплачет над столь путаной сопливой чепухой. Полетт заорала, что он сам дурак, а еще слабак, потому что никогда не отважится последовать зову сердца.

Почему же никто ей не объяснил, что наибольшей отваги требует не сама любовь, но ее коварные привратники: боязнь сознаться себе, робость признаться любимому и страх быть отвергнутой? Почему никто не сказал, что близнец любви не ненависть, а трусость? Иначе она бы поняла, отчего так старательно пряталась от Захария. Но и сейчас ей не хватало духу сделать то, что нужно… Пока не хватало.

* * *

Была глухая ночь, только что отбили пять склянок, когда на баке Захарий разглядел боцмана Али — глубоко задумавшись, тот смотрел на горизонт, залитый лунным светом. Весь день Захарию казалось, что боцман его избегает, и потому он не мешкая направился на бак. Увидев его, боцман вздрогнул: