Он выглядел пожилым, встревоженным, даже измученным тревогой человеком. Но здоровым!

Этого просто не могло быть, и тем не менее…

— Выйдите отсюда все, — сказала я, довольно тихо, но в царящей вокруг тишине и этого было достаточно. — На несколько шагов. Оставьте нас с Виратом Тельманом наедине.

— Крейне… — проговорил Вират Фортидер, и даже голос у него был другой. Живой.

Чтобы не смотреть на Тельмана, я перевела взгляд в сторону. Ушастая Феня, подаренный мной Тельману лисёнок фенекая, сидела на каменном полу среди стеклянных осколков — вероятно, это тот самый кувшин, который метнула в Вирата Тира Мин — и облизывал окровавленную переднюю лапу. Звёрек взглянул на меня.

Я сжала руками ноющую голову, пытаясь собрать воедино путающиеся мысли, воспоминания, предположения и страхи. Страхов было больше, но я оттеснила их куда-то на задворки памяти.

Камал, отравленный укусом випиры, встаёт. Умирающий король выздоравливает. Тельман… Тельман прикасается ко мне без прежнего отвращения, и всё это может быть чудом — или чудесным совпадением, если бы не нечто общее, объединяющее три эти совершенно ничем не связанные события.

Кровь. Моя собственная кровь.

— Выйдите отсюда все, — говорю я, и сама себя не узнаю — эти хлёсткие, резкие интонации, их не было у прежней Крейне, но не имелось их и у Кнары. — На четыре шага, как минимум.

— Что ты собираешься делать, дочка? — неожиданно говорит Вират Фортидер, а я качаю головой.

— Сама не знаю. Может быть, совершить чудо. Может быть, просто сойти с ума окончательно.

* * *

Старший Вират покидает комнату неохотно, но без особого сопротивления — и я снова поражаюсь тому, насколько уверенно теперь он держится на ногах. Лекари же выбегают почти радостно: за последний шаг они успели влить в рот Тельмана какое-то очередное противоядие, и судя по всему, совершенно безрезультатно.

Надо собраться с мыслями, но не медлить: не исключено, что я всё же ошиблась.

— Порезалась? — говорю я Фене вслух, и слова про возможное безумие не кажутся преувеличением. — Сейчас мы тебя вылечим, дружок. Проведём эксперимент, но во всяком случае, хуже тебе точно не будет.

Я наклоняюсь и подхватываю малыша под живот одной рукой, а другой беру один из стеклянных осколков. Прокалываю палец — не с первого раза, но у меня получается.

— Полная антисанитария. Надеюсь, ты не станешь потом каннибалом или что-то в этом роде, — я тыкаю пальцем с проступившей рубиновой каплей в мордочку фенекая, та фыркает, но облизывается. — Надеюсь, я не сошла с ума. Быть такого не может, но я же в Криафаре. Здесь есть маг с дырой в груди, здесь есть драконы, я разговаривала с женщиной, вплавленной в камень, меня скорпионы слушаются! Здесь возможно абсолютно всё. Это мой мир, Феня.

Я смотрю на крохотную лапку зверька, на то место, где был узкий глубокий порез, рассёкший тёмную подушечку едва ли не надвое. Был буквально четверть шага назад.

А теперь его нет.

— Всегда мечтала написать книгу о вампирах, — я продолжаю говорить вслух, обращаясь к притихшему зверьку, чтобы не скатиться в позорную истерику. — Но, кажется, опять не удалось. Какой-то я неправильный вампир, раз даю свою кровь другим, а не пью. Антивампир.

Тельман лежит неподвижно, дышит тихо, прерывисто и слабо, на его губах выступила лёгкая белая пена, словно человек не умылся после чистки зубов.

— Не думаю, что это вкусно, — шепчу я. — Надеюсь, ты об этом даже не узнаешь, а то покрутишь пальцем у виска и подашь на развод. Впрочем, разводов тут нет, да и жест этот тебе неизвестен. Придёшь в себя — я тебя научу.

Несмотря ни на что, резать себя страшно. Проходит еще шаг, а я всё чиркаю по ладони осколком стекла, как мокрой спичкой по коробку. И когда наконец получается, понимаю это не сразу — разрез наполняется кровью неохотно, неторопливо. Складываю ладонь ковшиком и жду, а потом даю возможность стечь густой тёмной жидкости в приоткрытые губы Тельмана.

Гром с неба не гремит, чудовище не становится принцем, к счастью, обратной метаморфозы тоже не происходит. В первое мгновение не происходит вообще ничего. Может быть, крови должно быть больше? Может быть, я всё же ошиблась?..

Белая пена на губах сперва становится нежно-розовой, а потом и вовсе мелкие пузырьки лопаются и тают. Исчезают почти мгновенно.

Я вытираю его губы подолом платья — так себе, но лучше, чем смотреть на его неподвижное лицо, перемазанное в крови.

…не такое уж неподвижное. Ресницы трепещут, серые глаза смотрят на меня: внимательно, осмысленно. А вот мне хочется разреветься. Тельман протягивает руку, с недоумением сжимая и разжимая сведённые недавней судорогой пальцы, и касается моей щеки, словно стирая случайную слезинку. Моргает.

— Ты мне снишься, — негромко говорит Тельман, облизывает пересохшие губы и тянет меня к себе. — Я тебя касаюсь, и это прекрасно. Значит, всё это сон.

— Просыпайся, — я то ли смеюсь, то ли просто начинаю дрожать от пережитого волнения, от напряжения, от его близости, которую успела для себя определить как невозможную.

— Ни за что. Мне нравится этот сон, больше, чем настоящее.

— У нас много дел, — я зачем-то упираюсь. — У нас целая пустыня дел.

— Пустыня никуда не денется. А если и денется, поедем в Охрейн, — отвечает Тельман, приподнимаясь на локтях, и я вижу слабое золотое свечение рун, проступающих на его коже. Почти неосознанно провожу по ним пальцем, очерчивая узоры.

Тельман истолковывает моё движение по-своему. Я не успеваю ничего ему ответить, как он подтягивает меня ближе и целует. Не успеваю ничего ему ответить.

Но у меня нет никаких возражений по этому поводу.

На шаг или два я вообще перестаю ощущать окружающую реальность. Покушения, артефакты, весь этот проклятый мир попросту перестают существовать для меня, есть только Тельман, его прикосновения, настойчивые и в то же время очень бережные. Только его руки сминают мои волосы, лихорадочно, жадно, выдавая те чувства, что он испытывает на самом деле. Золотые руны на коже тают до того, как я успеваю что-то о них спросить, но, в конце концов, это не так важно.

— Не хочу просыпаться, — шепчет он мне. — Я так долго хотел к тебе прикоснуться.

Но реальность врывается к нам, безжалостная, бесцеремонная, требующая внимания, сил, времени — в виде Вирата Фортидера, за спиной которого маячат до крайности ошеломленные и возбуждённые лекари и старший фраон, безуспешно старающийся выглядеть солидно и деловито.

Не хочу отпускать Тельмана. Больше всего на свете хочется выгнать всех за дверь, а потом утянуть его на камалью шкуру на пол и продолжить очень важную, жизненно необходимую проверку: везде ли мы можем друг друга касаться без отторжения?